Униженные и оскорбленные комментарии

Комментарии

(Н. Ф. Буданова)

Униженные и оскорбленные

Впервые опубликовано в журнале «Время» (1861. N 1—7) с подзаголовком: «Из записок неудавшегося литератора» и посвящением M. M. Достоевскому. Отдельным изданием роман вышел в Петербурге в 1861 г. При жизни Достоевского переиздавался в 1865 и 1879 гг.

Возникновение замысла «Униженных и оскорбленных», очевидно, следует отнести к 1857 г. 3 ноября этого года Достоевский из Семипалатинска сообщил брату Михаилу о намерении написать «роман из петербургского быта вроде «Бедных людей» (а мысль еще лучше «Бедных людей»)». После переезда в Петербург весной 1860 г. Достоевский непосредственно приступил к работе над романом, о чем уведомил А. И. Шуберт 3 мая 1860 г.: «Воротился я сюда и нахожусь вполне в лихорадочном положении. Всему причиною мой роман. Хочу написать хорошо, чувствую, что в нем есть поэзия, знаю, что от удачи его зависит вся моя литературная карьера. Месяца три придется теперь сидеть дни и ночи. Зато какая награда, когда кончу! Спокойствие, ясный взгляд кругом, сознание, что сделал то, что хотел сделать, настоял на своем».1 Однако работа над романом протекала медленно. «…приступаю к писанию и не знаю еще, что будет, но решаюсь работать не разгибая шеи», — жаловался Достоевский А. П. Милюкову 10 сентября 1860 г.2 Писатель работал над «Униженными и оскорбленными» более года. Как свидетельствует дата в конце журнальной публикации, роман был завершен писателем 9 июля 1861 г. 16 июля 1861 г. M. M. Достоевский писал в связи с этим Я. П. Полонскому: «Он (Федор Михайлович. — Ред.) только что отделался, то есть кончил роман свой».3

1 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1985. Т. 282. С. 9.

2 Там же. С. 15.

3 Достоевский: Статьи и материалы. Пб., 1922. Сб. 1. С. 459.

Повествование в «Униженных и оскорбленных» ведется от первого лица. Иван Петрович — начинающий бедный петербургский литератор, разночинец — является одновременно рассказчиком и действующим лицом романа. Образ этот отчасти носит автобиографический характер. Рассказ о литературном дебюте Ивана Петровича, восторженная оценка его первого романа «критиком Б.» (т. е. В. Г. Белинским), взаимоотношения молодого писателя с его «антрепренером» (издателем) — эти и некоторые другие факты восходят к биографии молодого Достоевского, автора «Бедных людей», блистательно вступившего в 1846 г. на литературное поприще и обласканного самим Белинским. Неожиданный и необъясненный в романе крах — после удачного дебюта — литературных надежд Ивана Петровича является также косвенным отражением биографии молодого Достоевского.

В «Униженных и оскорбленных» романист отказался от соблюдения строгого хронологического принципа, характерного для его последующих романов. Хронология романа, как это неоднократно отмечали исследователи, сбивчива, а исторический фон, на котором совершаются события, условен. Действие романа происходит в течение полутора лет, однако его начало приурочено к середине 40-х годов, а в дальнейшем в романе упоминаются события и факты исторической, общественной и литературной жизни России вплоть до конца 1850-х годов.

Ироническое описание кружка «передовой» молодежи, собирающейся по средам «у Левеньки и Бореньки» (сами эти имена, вызывающие в памяти читателя Левона и Бореньку, друзей Репетилова в комедии Грибоедова «Горе от ума», свидетельствуют о пародийном характере изображения кружка), — пример преднамеренного смещения Достоевским хронологических границ и сближения различных эпох.

Проблемы отвлеченного философского характера, обсуждавшиеся в кружке Левеньки и Бореньки, заставляют вспомнить о «пятницах» М. В. Петрашевского, которые посещал молодой Достоевский в конце 1840-х годов. Споры же Алешиных друзей «по поводу современных вопросов» («Мы говорим о гласности, о начинающихся реформах, о любви к человечеству, о современных деятелях…») были характерны для разночинно-демократической среды конца 1850-х — начала 1860-х годов, в преддверии буржуазных преобразований России.

Смещение хронологии позволило Достоевскому создать произведение с более широким, чем предполагалось первоначально, охватом частной и общественной жизни России той эпохи, а также выразить мысль о преемственной связи в идейной и культурной жизни России 1840-х и 1850-х годов.

«Униженные и оскорбленные» — первый большой роман Достоевского после каторги. В нем отразилась идейно-художественная эволюция писателя, вынесшего из Сибири убеждение о трагической оторванности передовой русской интеллигенции от «почвы», неверие в революционный путь преобразования русской действительности.

Иван Петрович изображен как литератор школы Белинского и идейный единомышленник критика. Однако тот гуманистический идеал братства, добра и справедливости, которому верен герой, в отличие от идеалов Белинского не носит активного, действенного характера. Отношение героев к литературному первенцу Ивана Петровича как бы служит критерием их нравственной сущности. Гуманистический пафос «Бедных людей» близок Ихменевым, но совершенно чужд Валковскому, способному испытывать к обездоленному «маленькому человеку» лишь чувство высокомерного презрения, свойственного аристократической среде.

Нередкие упоминания в романе о «Бедных людях», Белинском и эпохе 1840-х годов далеко не случайны. Гуманистическое направление русской литературы 1840-х годов было построено на вере, что «самый забитый, последний человек есть тоже человек и называется брат мой».1 Эта вера составляет также этическое основание романа «Униженные и оскорбленные».

1 Слова старика Ихменева, выражающие его впечатление от романа Ивана Петровича (а по существу определяющие идейную суть «Бедных людей»). Этими словами, очевидно, навеяно заглавие статьи Добролюбова «Забитые люди», посвященной анализу «Униженных и оскорбленных».

О внутренней связи между «Бедными людьми» и «Униженными и оскорбленными» свидетельствует своеобразная перекличка заглавий обоих романов. Эпитет «бедные» в заглавии первого романа Достоевского многозначен. «Бедные» — это не только лишенные материального достатка или необходимых средств к существованию люди, но и люди несчастные, обездоленные, униженные, а тем самым вызывающие к себе сочувствие и сострадание. В этом смысле понятия «бедные», «униженные», «оскорбленные» — синонимы.

Описываемые в романе события происходят в Петербурге. Писатель стремился к точному воспроизведению топографии северной столицы. Вознесенский проспект (ныне — проспект Майорова), Большая Морская (улица Герцена), Гороховая (улица Дзержинского), Шестая линия Васильевского острова, Шестилавочная улица (ныне — улица Маяковского), Литейный проспект, Фонтанка, Семеновский, Вознесенский, Торговый мосты и т. д. — все это исторически конкретные приметы Петербурга, который изображен как типичный большой город той эпохи с присущими ему социальными противоречиями и контрастами. Здесь «самый главный князь Ротшильд», символизирующий власть денег, определяет человеческие судьбы и отношения.

Антикапиталистическая тема, трактуемая Достоевским с гуманистических позиций, проходит через весь роман.

История Нелли позволила Достоевскому изобразить петербургские трущобы и притоны с их обитателями, жизнь городского социального «дна», где господствуют нищета, болезни, пороки, преступления. «Маленький человек», затерявшийся в этом страшном мире, обречен на нищету, позор, физическую и нравственную гибель.

«Мрачная это была история, — так характеризует Иван Петрович судьбу Нелли, — одна из тех мрачных и мучительных историй, которые так часто и неприметно, почти таинственно, сбываются под тяжелым петербургским небом, в темных, потаенных закоулках огромного города, среди взбалмошного кипения жизни, тупого эгоизма, сталкивающихся интересов, угрюмого разврата, сокровенных преступлений, среди всего этого кромешного ада бессмысленной и ненормальной жизни…» (наст. том. С. 164).

Не менее трагичны судьбы и других героев романа, «униженных и оскорбленных». Гибнут ограбленные и обманутые Валковским мать и дедушка Нелли; несчастья обрушились на семью Ихменевых, разоренную и опозоренную тем же Валковским; разрушились личная жизнь и литературные планы Ивана Петровича.

Всесильное и торжествующее зло представлено в романе князем Валковским, у которого, по меткому замечанию Н. А. Добролюбова, «душа совсем вынута».1 Валковский — теоретик и практик откровенного, цинического, хищнического эгоизма и индивидуализма. К этой зловещей фигуре тянутся все сюжетные линии романа. Он причина несчастий и страданий «униженных и оскорбленных».

1 Добролюбов Н. А. Собр. соч.: В 9 т. М.; Л., 1963. Т. 7. С. 235.

Валковский — новый для писателя тип. Этот герой-идеолог — литературный предшественник более сложных и художественно совершенных героев того же плана — «подпольного парадоксалиста», Раскольникова, Свидригайлова, Ставрогина. Образ Валковского еще не обладает той психологической и философской усложненностью, которая свойственна, например, наиболее ему родственным Свидригайлову и Ставрогину, в душах которых, однако, происходит мучительная борьба между злом и добром.

Образ князя Валковского имеет определенные аналогии в западноевропейских литературах — в произведениях Шодерло де Лакло, маркиза де Сада, Шиллера, Гофмана, Э. Сю, Ф. Сулье, Бальзака, изображающих утонченных циников, апологетов и проповедников аморализма, в философии М. Штирнера, автора нашумевшей книги «Единственный и его собственность».2 Но аморализм Валковского имел жизненные истоки и в русской действительности того времени, в современной Достоевскому буржуазной индивидуалистической этике. Деньги для Валковского — главный двигатель и вершитель человеческих судеб. Причем князь — гедонист, стремящийся наслаждаться жизнью, к которой он относится потребительски. «Жизнь — коммерческая сделка, — утверждает в беседе с Иваном Петровичем Валковский, — даром не бросайте денег, но, пожалуй, платите за угождение, и вы исполните все свои обязанности к ближнему, — вот моя нравственность <…> Идеалов я не имею и не хочу иметь <…> В свете можно так весело, так мило прожить и без идеалов…» (наст. том. С. 244).

2 Роман «Униженные и оскорбленные» «литературен». Исследователи отмечали его глубокую и многостороннюю связь с традициями западноевропейских литератур — немецкой (Гете, Гофман, Шиллер), английской (Диккенс), французской (Ж. Санд, Э. Сю, Бальзак и др.). Подробнее об этом см.: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. 1972. Т. 3. С. 525—527 (комментарий И. З. Сермана).

Если Валковский принадлежит к «хищному типу», то его сын Алеша относится к числу добрых, но слабых, безвольных людей. Детскость, простодушие, «невинность» придают Алеше своеобразное обаяние и отчасти роднят его с Алешей Карамазовым. В противоположность отцу Алеша не является сознательным носителем зла, однако его бездумный эгоизм, легкомыслие, безответственность в своих поступках объективно содействуют злу.

Рисуя мир «униженных и оскорбленных», Достоевский не идеализирует внутренних возможностей своих героев. Это не только хорошие, благородные, несчастные и страдающие люди, достойные любви и участия. Они в то же время нравственно больны, ущербны, потому что постоянное оскорбление человеческого достоинства не проходит безнаказанно, но калечит душу человека, озлобляет его.

Проблему эгоизма в ее социальном и этическом аспектах, занимающую центральное место в романе, Достоевский исследует всесторонне, с большой психологической и философской глубиной. Эгоизм в его разнообразных видах и проявлениях рисуется ему большим социальным злом, источником «неблагообразия» мира и человеческих отношений. Эгоизм разъединяет, разобщает даже самых близких, дорогих друг другу людей (семья Ихменевых), препятствует их человеческому взаимопониманию и единению.

Валковский — носитель самого страшного — хищнического, цинического, волчьего эгоизма. Алеша Валковский и Катя представляют в романе эгоизм наивный, непосредственный. Наташе присущ эгоизм больной, исключительной, жертвенной любви к недостойному избраннику, делающий ее глухой к страданиям близких людей (родителей, Ивана Петровича). Ей же, как и Нелли, в высшей степени свойствен эгоизм страдания, в котором она гордо и ожесточенно замыкается. Эгоизм страдания характерен также для старика Ихменева и отчасти для Ивана Петровича.

Выход из ненормального, болезненного состояния, разъединяющего и разобщающего людей, Иван Петрович видит в любви, прощении, нравственной стойкости и духовном единении «униженных и оскорбленных». Эту идею трогательно и наивно выражает в конце романа старик Ихменев: «О! Пусть мы униженные, пусть мы оскорбленные, но мы опять вместе, и пусть, пусть теперь торжествуют эти гордые и надменные, унизившие и оскорбившие нас! Пусть они бросят в нас камень!.. Мы пойдем рука в руку…» (см. с. 313).

Разумеется, Достоевский понимал, что подобное нравственное единение не уничтожает социального зла, которое в романе торжествует в лице Валковского. В финале романа — трагически разрушенные судьбы его героев. Писатель-гуманист правдиво показал трагически неразрешимые конфликты своей эпохи.

«Униженные и оскорбленные» — во многом переходное в творчестве Достоевского произведение. Это — первый, еще не вполне художественно совершенный опыт нового для писателя «идеологического романа». В нем содержатся зачатки многих идей, образов, поэтики зрелого Достоевского.

Чернышевский сочувственно откликнулся в «Современнике» на появление в печати первой части «Униженных и оскорбленных»: «Нельзя угадать, как разовьется содержание в следующих частях, потому скажем теперь только, что первая часть возбуждает сильный интерес ознакомиться с дальнейшим ходом отношений между тремя главными действующими лицами: юношею, от имени которого ведется рассказ (роман имеет форму автобиографии), девушкою, которую он горячо любит, которая и сама ценит его благородство, но отдалась другому, очаровательному и бесхарактерному человеку. Личность этого счастливого любовника задумана очень хорошо, и если автор успеет выдержать психологическую верность в отношениях между ним и отдавшейся ему девушкою, роман его будет одним из лучших, какие являлись у нас в последние годы. В первой части, по нашему мнению, рассказ имеет правдивость: это соединение гордости и силы в женщине с готовностью переносить от любимого человека жесточайшие оскорбления, одного из которых было бы, кажется, достаточно, чтобы заменить прежнюю любовь презрительною ненавистью, — это странное соединение в действительности встречается у женщин очень часто. Наташа с самого начала предчувствует, что человек, которому отдается она, не стоит ее; предчувствует, что готов бросить ее, — и все-таки не отталкивает его, напротив, бросает для него свою семью, чтобы удержать его любовь к себе, поселившись вместе с ним. <…> К несчастию, слишком многие из благороднейших женщин могут припомнить в собственной жизни подобные случаи, и хорошо, если только припомнить как минувшую уже чуждую их настоящего историю».1

1 Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. М., 1957. Т. 7. С. 951—952.

Начало публикации романа «Униженные и оскорбленные» в журнале «Время» приветствовал А. Н. Плещеев, который писал: «Новый роман его напомнил нам его прежние произведения: те же хватающие за сердце ноты слышны в нем… даже и тот фантастический колорит, который так любит г-н Достоевский, колорит, как будто навеянный на него одним из любимых его писателей, Гофманом, встречается здесь в первой же сцене <…> Первая глава нового романа, где являются странный старик с своей собакой, по нашему мнению, превосходна».2

2 Моск. ведомости. 1861. 17 янв. N 13 (подписано: П).

Роман Достоевского после выхода его в свет привлек внимание критиков различных направлений. Расходясь в оценке идейно-художественных достоинств романа, критики, однако, почти единодушно признали увлекательность, занимательность нового произведения писателя.

В журнале «Сын отечества» появилась статья А. Хитрова, в которой были отмечены высокие художественные достоинства романа. «Автор — удивительный мастер оттенять характеры выводимых им лиц и класть особый оттенок на каждого из них, класть не с нескольких приемов, а с одного разу, — писал А. Хитров. — Герои романа — не какие-нибудь бледные тени, но живые люди, говорящие каждый по своим убеждениям, согласно своему взгляду. Как живого вы видите перед собой и этого несчастного Смита, который, кажется вам, и теперь еще сидит у Миллера и смотрит бессмысленно холодным взглядом на горячего немца <…> как живого видите и этого несчастного Ихменева, скрывающего от людей свои чувства, а в тиши — плачущего о своей Наташе».3 Критик отмечает художественную достоверность созданных Достоевским образов. «Вообще в этом отношении есть у автора многие великолепные, мастерские страницы. Одна сцена — и перед вами весь человек. Не забудем при этом и того, что характеры, выбранные автором, не из легких».4 Главное же достоинство романа Достоевского, по мнению критика, состоит в общей гуманистической идее романа, в глубоком сочувствии автора всем «униженным и оскорбленным».

3 Сын отечества. 1861. N 9. С. 1094.

4 Там же.

Критик «Русского слова» Г. А. Кушелев-Безбородко, напротив, подчеркнул художественное несовершенство нового произведения Достоевского, отметил слабую сторону в «художественной постройке» романа, натянутость и придуманность сюжетных ситуаций, неестественность поведения персонажей романа и др. Так, например, критику представляются неправдоподобным отношение Ивана Петровича к покинувшей его Наташе и ее возлюбленному; старика Ихменева — к обманувшему его доверие Ивану Петровичу; неоправданно бездушно ведет себя Наташа по отношению к родителям.

Непонятной и необъяснимой кажется критику любовь Наташи и Кати к Алеше. Обе они любят самоотверженно «самого бестолкового молодого человека, еще мальчишку», «фразера до невероятности, болтуна, самодура и вместе с тем глупого донельзя».1 По мнению Кушелева-Безбородко, автор «не обрисовал, не очертил, не разъяснил ни одного живого лица, ни одного настоящего типа».2 Заглавие романа «вовсе не оправдывает его содержания». «Униженные и оскорбленные! — восклицает критик. — Сколько ужасных драм кроется в этих двух словах, сколько и вправду есть униженных, сколько оскорбленных!». В романе же Достоевского, считает критик, «собственно говоря, унижен и оскорблен только разве старик Ихменев». Остальные же герои, «если оскорбляются, то решительно для собственного развлечения».3

1 Рус. слово. 1861. N 9. С. 44—45.

2 Там же. С. 46.

3 Там же.

Однако, несмотря на все недостатки, замечает Кушелев-Безбородко, роман читается с увлечением благодаря «мастерскому способу рассказа». Достоевскому присуще «неподражаемое искусство рассказывать; у него свой оригинальный рассказ, свой оборот фраз, совершенно своеобразный и полный художественности». Своеобразный слог Достоевского не уступает по своим достоинствам слогу Тургенева, Гончарова, Писемского. Критик называет роман «Униженные и оскорбленные» «превосходным сказочным романом».4

4 Там же. С. 45.

Наиболее обстоятельный и содержательный анализ романа «Униженные и оскорбленные» дан в известной статье Н. А. Добролюбова «Забитые люди», опубликованной в сентябрьской книжке «Современника» за 1861 г.

Добролюбов отнес роман Достоевского к «лучшим литературным явлениям года» 5 и с сочувствием упомянул о приверженности Достоевского «гуманистическому» направлению 1840-х годов. «То было направление живое и действенное, — пишет критик, — направление истинно гуманистическое, не сбитое и не расслабленное разными юридическими и экономическими сентенциями. Тогда к вопросу о том, отчего человек злится или ворует, относились так же, как и к вопросу, зачем он страдает и всего боится: с любовью и болью начинали приниматься за патологическое исследование подобных вопросов, и если бы продолжалось это направление, оно, без сомнения, было бы плодотворнее всех, за ним последовавших».6

5 Добролюбов Н. А. Собр. соч.: В 9 т. Т. 7. С. 228.

6 Там же. С. 244.

Добролюбов отметил, что в «Униженных и оскорбленных» «очень много живых, хорошо отделанных частностей, герой романа, хоть и метит в мелодраму, но по местам выходит недурен, характер маленькой Нелли обрисован положительно хорошо, очень живо и натурально очеркнут также характер старика Ихменева. Все это дает право роману на внимание публики».1

1 Добролюбов Н. А. Собр. соч.: В 9 т. Т. 7. С. 230.

Однако в целом роман не удовлетворил критика, заявившего, что «Униженные и оскорбленные» — «ниже эстетических требований».

«Эта бедность и неопределенность образов, эта необходимость повторять самого себя, это неуменье обработать каждый характер даже настолько, чтоб хоть сообщить ему соответственный способ внешнего выражения, — пишет Добролюбов, — все это, обнаруживая, с одной стороны, недостаток разнообразия в запасе наблюдений автора, с другой стороны, прямо говорит против художественной полноты и цельности его создания».2

2 Там же. С. 239.

К числу художественных неудач романа Добролюбов относит образ главного героя, который, по мнению критика, из «всех униженных и оскорбленных <…> унижен и оскорблен едва ли не более всех». «Действие романа, — замечает критик, — продолжается какой-нибудь месяц, и тут Иван Петрович беспрерывно на побегушках <…> Но вот и все; что именно у него на душе, мы этого не знаем, хотя и видим, что ему нехорошо. Словом, перед нами не страстно влюбленный, до самопожертвования любящий человек <…> перед нами просто автор, неловко взявший известную форму рассказа, не подумав о том, какие она на него налагает обязанности. Оттого тон рассказа решительно фальшивый, сочиненный; и сам рассказчик, который, по сущности дела, должен бы быть действующим лицом, является нам чем-то вроде наперсника старинных трагедий».3 Критике подверглись и другие персонажи романа. «Силлогизмы Наташи поразительно верны, как будто она им в семинарии обучалась, — иронизирует Добролюбов. — Психологическая проницательность ее удивительна, постройка речи сделала бы честь любому оратору, даже из древних. Но согласитесь, ведь очень приметно, что Наташа говорит слогом г. Достоевского? И слог этот усвоен большею частию действующих лиц».4 Критик недоумевает, «как может смрадная козявка, подобная Алеше, внушить к себе любовь подобной девушки». 5 Достоевский не разъяснил этого. «Сердце героини от нас скрыто, и автор, по-видимому, смыслит в его тайнах не больше нашего».6

3 Там же. С. 231—232.

4 Там же. С. 238.

5 Там же. С. 234.

6 Там же. С. 235.

По мнению критика, Достоевский не сумел также «заглянуть в душу» Валковского. «Как и что сделало князя таким, как он есть? Что его занимает и волнует серьезно? Чего он боится и чему, наконец, верит? А если ничему не верит <…> то каким образом и при каких посредствах произошел этот любопытный процесс».7 Общий характер замечаний Добролюбова свидетельствует, что он оценивал роман Достоевского прежде всего с позиций поэтики Гоголя и «натуральной школы» 1840—1850-х годов, предусматривавшей социальную мотивировку характеров и поведения героев. Поэтому критик не мог полностью оценить художественного новаторства Достоевского, прокладывавшего путь к идеологическому роману.1 Название статьи Добролюбова непосредственно связано с его истолкованием идейного содержания романа. Критик относит «униженных и оскорбленных» героев Достоевского к числу «забитых людей», квалифицируя их «забитость» как «отречение от собственной воли, от собственной личности».2

7 Там же.

1 Подробнее об оценке Добролюбовым романа «Униженные и оскорбленные» см.: Туниманов В. А. Творчество Достоевского: 1854—1862. Л., 1980. С. 156—192.

2 Добролюбов Н. А. Собр. соч.: В 9 т. Т. 7. С. 266.

Однако для Добролюбова «забитые люди» это не «мертвые души»: «живы эти люди и жива душа их», «искра божья все-таки тлеется в них и никакими средствами, пока жив человек, невозможно потушить ее». Размышляя о положении «забитых, униженных и оскорбленных личностей», которых «у нас много в среднем классе», Добролюбов приходит к выводу, что, несмотря на внешнее примирение со своим положением, «они чувствуют его горечь», «жаждут выхода». «Где этот выход, когда и как — это покажет жизнь».4

3 Там же.

4 Там же. С. 274.

Критик смотрит с известным оптимизмом на будущее «забитых людей», так как со времени появления «Макара Ивановича с братией» жизнь уже шагнула вперед, и в обществе налицо «общее стремление к восстановлению человеческого достоинства и полноправности во всех и каждом». «Может быть, — заключает Добролюбов, — здесь уже и открывается выход из горького положения загнанных и забитых, конечно, не их собственными усилиями, но при помощи характеров, менее подвергшихся тяжести подобного положения, убивающего и гнетущего. И вот этим-то людям, имеющим в себе достаточную долю инициативы, полезно вникнуть в положение дела, полезно знать, что большая часть этих забитых, которых они считали, может быть, пропавшими нравственно, — все-таки крепко и глубоко, хотя и затаенно даже для себя самих, хранит в себе живую душу и вечное, неисторжимое никакими муками сознание своего человеческого права на жизнь и счастье».5

5 Там же. С. 275.

В ноябрьской книжке «Русской речи» за 1861 г. была опубликована статья Е. Тур «»Униженные и оскорбленные», роман г. Достоевского».6

6 Рус. речь. 1861. 5 нояб. N 89. С. 573—576.

Е. Тур, как и другие критики, особо подчеркивает гуманистическую направленность романа Достоевского, присущую его творчеству в целом. По словам Е. Тур, «ни года, ни безвестная для нас жизнь его (Достоевского. — Ред.) не изменили ни его воззрений, ни его гуманности, ни его сочувственной любви ко всему, что носит имя человека. Та же теплота чувства, та же любовь, та же нежность в отношении несчастных! Как велико и широко должно быть то сердце, которое диктует страницы, исполненные смягчающего чувства, исполненные высокой свежести и самой трогательной чувствительности».7 Из этих качеств, как полагает Е. Тур, вытекают и недостатки произведений Достоевского, в которых рядом с тонким психологизмом и глубоким проникновением в жизнь встречаются наивные, детские представления о ней. «Самый выпуклый, самый цельный, самый верный жизни и действительности характер» в романе, по мнению критика, — князь Валковский — «квинтэссенция всякой гнили, произведение особого слоя общества, в котором не осталось не только свежих соков, но даже тени чего-нибудь, что могло бы напомнить живую жизнь, а следственно, силу и развитие».1 «Наташа, Алеша были бы безукоризненны;— замечает Е. Тур, — если б читателю можно было хоть на минуту не только помириться, но даже понять любовь безумную и страстную, преданную и глубокую женщины умной, твердой, развитой, чувствительной и горячей к глупому, слабому до тупоумия, пустому до безобразия мальчишке-лгунишке. Само по себе взятое лицо Алеши чрезвычайно живо и верно обрисовано <…> Только наша русская земля могла выработать в известном слое общества таких бесхарактерных лиц <…> Он не зол, не умен, не низок, не корыстолюбив, но зато он делает более зла, чем злой, более низостей, чем отъявленный негодяй, и женится на миллионах, оставляя девушку, которая пожертвовала ему всем».2 Е. Тур отмечает многозначность названия романа Достоевского: «Как много говорят одни слова эти — униженные и оскорбленные! Сколько тут кровной, ничем не изгладимой обиды, кровавых, ничем не смываемых, неистощимых слез, которые льются и все-таки груди не облегчают! <…> Униженные и оскорбленные — ведь это сознание собственной правоты и вместе собственного бессилия!».3

7 Там же. С. 574.

1 Рус. речь. 1861. 5 нояб. N 89. С. 574.

2 Там же. С. 575.

3 Там же.

Однако в целом «Униженные и оскорбленные», по мнению Е. Тур, «не выдерживают ни малейшей художественной критики». Роман полон недостатков, несообразностей, «запутанностей и в содержании и завязке». Несмотря на это, он читается с большим удовольствием. «Многие страницы написаны с изумительным знанием человеческого сердца, другие с неподдельным чувством, вызывающие еще более сильное чувство из души читателя. Внешний интерес не падает до самой последней строки, да и самая последняя строка оставляет в читателе желание узнать, что станется с Наташей после страшного сна, и не суждено ли доброму и симпатичному Ване, от лица которого ведется рассказ, утешить ее от всех зол и бурь, которые разразились на ясной дотоле жизни ее…».4

4 Там же. С. 576.

Статья Е. Ф. Зарина (подписана: З-ъ) «Небывалые люди»,5 как свидетельствует уже ее название, полемична по отношению к заглавиям романа Достоевского и статьи Добролюбова.

5 Библиотека для чтения. 1862. N 1. Отд. 2. С. 29—56; N 2. Отд. 2. С. 27—42.

Основной пафос «Униженных и оскорбленных» Е. Ф. Зарин усматривает в проповеди эмансипации женщин, адвокатом которых якобы выступает Достоевский. По словам критика, Достоевскому «пришлось доказывать вещь, на которую в жизни нет никакого намека <…> Автору хотелось показать пример эмансипации именно в том месте, где совокуплены все меры против этого величайшего семейного зла <…> словом, все условия, при которых самый пылкий темперамент подчиняется давлению установившейся нравственности».6

6 Там же. N 2. Отд. 2. С. 40,

Герои романа: эгоистичная, неблагодарная дочь, жестокосердый отец, «мелодраматический злодей» князь Валковский, «идиотик» Алеша, бесхарактерный и дряблый Ваня (виновник общей беды) — все они в представлении критика какие-то «небывалые люди», редко встречающиеся в жизни.

Роман Достоевского, пишет критик, относится к тому легкому жанру, «который вызывает на трудное соперничество с очень известными корифеями легкого рода, столь изобилующими во французской литературе <…> он (Достоевский. — Ред.) только отделал его местными петербургскими колерами, тоже в общепринятом и потому отчасти рутинном роде, а именно: снял на все время своего романа солнышко с нашего горизонта, почастил мелкой, автоматического свойства изморозью, развел по улицам жижу и, в заключение, свел своего героя в казенную больницу».1

1 Библиотека для чтения. 1862. N 2. Отд. 2. С. 42.

Первоначальный положительный отклик А. А. Григорьева на роман «Униженные и оскорбленные» содержится в его статье «Реализм и идеализм в нашей литературе (По поводу нового издания сочинений Писемского и Тургенева)».2

2 Светоч. 1861. N 4. Отд. 3. С. 11.

Григорьев увидел в «Униженных и оскорбленных» стремление «высокодаровитого автора» «Двойника» преодолеть болезненное и напряженное направление «сентиментального натурализма» и сказать новое, «разумное и глубокосимпатичное слово».3 Несколько позднее Григорьев упрекнул автора «Униженных и оскорбленных» в книжности и фельетонизме. Так, в частности, критик писал H. H. Страхову 12 августа 1861 г.: «Что за смесь удивительной силы чувства и детских нелепостей роман Достоевского? Что за безобразие и фальшь — беседа с князем в ресторане (князь — это просто книжка!). Что за детство, т. е. детское сочинение, княжна Катя и Алеша! Сколько резонерства в Наташе и какая глубина создания Нелли! Вообще что за мощь всего мечтательного и исключительного и что за незнание жизни!».4

3 Там же.

4 А. А. Григорьев: Материалы для биографии / Под ред. В. Княжнина. Пг., 1917. С. 274.

В 1864 г. Страхов опубликовал в журнале «Эпоха» свои «Воспоминания об Аполлоне Александровиче Григорьеве». В одном из приведенных писем Григорьева к Страхову, в частности, говорилось, что редакции «Времени» следовало «не загонять, как почтовую лошадь, высокое дарование Ф. Достоевского, а холить, беречь его и удерживать от фельетонной деятельности».5

5 Эпоха. 1864. N 9. С. 9.

Достоевский позднее следующим образом откликнулся на отзыв Ап. Григорьева: «В этом письме Григорьева, очевидно, говорится о романе моем «Униженные и оскорбленные» <…> Если я написал фельетонный роман (в чем сознаюсь совершенно), то виноват в этом я и один только я. Так я писал и всю мою жизнь, так написал всё, что издано мною, кроме повести «Бедные люди» и некоторых глаз из «Мертвого дома» <…> Совершенно сознаюсь, что в моем романе выставлено много кукол, а не людей, что в нем ходячие книжки, а не лица, принявшие художественную форму (на что требовалось действительно время и выноска идей в уме и в душе). В то время как я писал, я, разумеется, в жару работы, этого не сознавал, а только разве предчувствовал. Но вот что я знал наверно, начиная тогда писать: 1) что хоть роман и не удастся, но в нем будет поэзия, 2) что будет два-три места горячих и сильных, 3) что два наиболее серьезных характера будут изображены совершенно верно и даже художественно <…> Вышло произведение дикое, но в нем есть с полсотни страниц, которыми я горжусь. Произведение это обратило, впрочем, на себя некоторое внимание публики».6

6 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. 1980. Т. 20. С. 133—134.

Достоевский в 1864 г. склонен был в известной мере согласиться с Ап. Григорьевым и теми критиками, которые упрекали его в том, что в «Униженных и оскорбленных» он не освободился до конца от традиционной схемы демократического романа-фельетона 1840—1860-х годов с характерными для последнего яркими контрастами света и тени, добра и зла. Но в то же время писатель отчетливо сознавал свое новаторство, он высоко ценил художественную силу и психологическую глубину некоторых образов «Униженных и оскорбленных».

В советское время роман неоднократно переиздавался и выходил массовыми тиражами.

Прижизненных переводов «Униженных и оскорбленных» не было.

Существует несколько переделок романа для сцены (П. А. Черкасова — СПб., 1908; А. Л. Желябужского — М., 1914 и др.).1

1 Подробнее о них см.: Достоевский: Однодневная газета Русского библиологического общества. 1921. 30 окт. (12 нояб.). С. 29.

Известны многочисленные советские театральные постановки «Униженных и оскорбленных». Из них наиболее значительные: Москва, МХАТ 2-й. Инсц. Ю. В. Соболева. Реж. И. Н. Берсенев, С. Г. Бирман; Ленинград, Театр им. Ленинского комсомола. Инсц. Л. Н. Рахманова, З. Л. Юдкевича. Постановка Г. А. Товстоногова. Реж. И. С. Ольшвангер.2

2 См. список постановок: Ф. М. Достоевский и театр: Библиографический указатель / Сост. С. В. Белов. Л., 1980. С. 142—144. См. также: Лапкина Г. Достоевский на современной сцене // Достоевский и театр. Л., 1983. С. 294—334.

С. 7. …Мефистофель в собачьем виде… — В трагедии И.-В. Гете «Фауст» Мефистофель, адский дух, олицетворяющий злое, всеотрицающее начало, впервые предстает перед Фаустом в виде черного пуделя.

С. 7. …из какой-нибудь страницы Гофмана, иллюстрированного Гаварни… — Эрнст Теодор Амадей Гофман (1776—1822) — немецкий писатель-романтик. Его «Фантастические повести…», иллюстрированные французским рисовальщиком и литографом П. Гаварни (1804—1866), вышли во французском переводе в Париже в 1846 г.

С. 8. …за дверью, в квартире хозяина, трещал августин… — «Мой милый Августин» (нем. «Ach, du lieber Augustin») — вальс со словами, популярными в Германии того времени. В позднейшем романе Достоевского «Бесы» в музыкальной импровизации Лямшина пошлый мотив «Августина», вытесняющий революционную «Марсельезу», символизирует победу милитаристской Пруссии над республиканской Францией во франко-прусской войне 1870—1871 гг.

С. 9. …да еще какой-нибудь виц или шарфзин знаменитого немецкого остроумца Сафира… — Мориц Готлиб Сафир (1795—1858) — поэт и юморист. В 1845 г. в Петербурге были изданы на русском языке «Остроты и анекдоты знаменитого юмориста М. Г. Сафира». Виц (от нем. Witz) — шутка; шарфзин (от нем. Scharfsinn) — остроумное изречение.

С. 10. «Dorfbarbier» — «Деревенский брадобрей» (нем.) позднее: «Иллюстрированный деревенский брадобрей» — юмористический журнал, издававшийся в Лейпциге Фердинандом Штолле.

С. 16. «Детское чтение» — Журнал для детей и юношества «Детское чтение для сердца и разума», издававшийся в 1785—1789 гг. русским писателем-просветителем Н. И. Новиковым.

С. 16. …начали читать «Альфонса и Далинду»… — Сентиментально-нравоучительная повесть «Альфонс и Далинда, или Волшебство искусства и натуры» была опубликована в переводе H. M. Карамзина в 11— 12 частях «Детского чтения» за 1787 г.

С. 17. …Мон Ревеш… — Фамилия навеяна романом Ж. Санд «Мон-Ревеш» («Mont-RevЙche», 1853).

С. 20. …»голяк — потомок, отрасли старинной». — Строка из стихотворения Н. А. Некрасова «Княгиня» (1856).

С. 21. …сын его, воспитывавшийся ~ в лицее… — Александровский (Царскосельский) лицей, основанный в 1811 г., был привилегированным закрытым учебным заведением для дворян.

С. 25—26. …я кончил мой первый роман, с которого началась моя литературная карьера… — Здесь и далее личные воспоминания Достоевского о работе над романом «Бедные люди» (см. наст. изд. Т. 1).

С. 27. Щелкопер (устар.) — бездарный и легкомысленный писатель, писака.

С. 27. Помню, я ободрял его анекдотами про генеральство Сумарокова, про то, как Державину прислали табакерку с червонцами, как сама императрица посетила Ломоносова… — Поэт А. П. Сумароков (1717—1777) получил гражданский чин действительного статского советника, что приравнивалось к первому генеральскому званию военной службы. Екатерина II подарила поэту Г. Р. Державину за оду «Фелица» золотую табакерку и пятьсот червонцев; она же посетила лабораторию М. В. Ломоносова в 1764 г.

С. 28. …коллежский советник из правоведов… — Коллежский советник — гражданский чин шестого класса по петровской Табели о рангах; правовед — выпускник Училища правоведения (открыто в 1835 г. для дворян).

С. 28. …вроде Рославлева или Юрия Милославского… — Имеются в виду герои исторических романов М. Н. Загоскина (1789—1852) «Рославлев, или Русские в 1812 году» (1831) и «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» (1829).

С. 28. …выставлен какой-то маленький, забитый и даже глуповатый чиновник, у которого и пуговицы на вицмундире обсыпались… — Речь идет о Макаре Девушкине, герое первого романа Достоевского «Бедные люди» (1846). В одном из писем к Вареньке Доброселовой Макар Девушкин жалуется на свое бедственное положение: «Теперь пуговки, дружок мой! Ведь вы согласитесь, крошечка моя, что мне без пуговок быть нельзя; а у меня чуть ли не половина борта обсыпалась!» (см. наст. изд. Т. 1. С. 104).

С. 29. …далеко кулику до Петрова дня… — Русская пословица (смысл ее: многого еще недостает кому-либо). Петров день — праздник апостолов Петра и Павла у православных христиан (29 июня старого стиля).

С. 29. …зато познается, что самый забитый, последний человек есть тоже человек и называется брат мой! — В. Г. Белинский, приветствуя «гуманную мысль» «Бедных людей», писал: «Честь и слава молодому поэту, муза которого любит людей на чердаках и подвалах и говорит о них обитателям раззолоченных палат: «Ведь это тоже люди, ваши братья»» (Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1955. Т. 9. С. 554). Ср. со словами Акакия Акакиевича Башмачкина в «Шинели» Гоголя: «»Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» — и в этих проникающих словах звенели другие слова: «Я брат твой»».

С. 29. «Оно, конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать?» — Ставшие крылатыми слова городничего из комедии Н. В. Гоголя «Ревизор» (д. I, явл. 1).

С. 29. Вот у меня там «Освобождение Москвы» лежит… — «Князь Пожарский и нижегородский гражданин Минин, или Освобождение Москвы в 1612 году» (1840) — псевдоисторический роман И. Глухарева; упоминается также в повести Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели» (см. наст. изд. Т. 3).

С. 30. «А что, брат, ведь и второе издание, чай, будет?» — Отдельное издание «Бедных людей» (второе после публикации романа в «Петербургском сборнике») вышло в Петербурге в 1847 г.

С. 30. …Гоголь вспоможение ежегодное получает и за границу послан. — По ходатайству В. А. Жуковского, А. О. Смирновой, П. А. Вяземского, П. А. Плетнева Гоголю, проживавшему за границей, в 1845 г. был назначен пенсион на три года из государственного казначейства в сумме 3000 руб. серебром.

С. 31. …в Альнаскары записался… — Альнаскаров — персонаж комедии Н. И. Хмельницкого (1789—1845) «Воздушные замки» (1818), легковерный мечтатель, имя которого получило нарицательное значение.

С. 31. …я это в «Аббаддонне» читал… — «Аббаддонна» (1834) — роман писателя-романтика Н. А. Полевого (1796—1846); облик героя этого романа соответствовал ходячим представлениям того времени о поэте-романтике.

С. 32. «Северный трутень» — пародийное наименование «Северной пчелы» — русской политической и литературной газеты реакционного направления, издававшейся в Петербурге в 1825—1864 гг. Н. И. Гречем и Ф. В. Булгариным. В 1830—1840-х годах нападала на Пушкина, Белинского и писателей «натуральной школы».

С. 32. Ты, положим, талант ~ ну, не гений, как об тебе там сперва прокричали… — Возможно, в этой реплике содержится намек на отзывы Белинского о «Бедных людях». Белинский предрекал, что молодому писателю «суждено играть в нашей литературе одну из таких ролей, какие даются слишком немногим», и признавал его талант «необыкновенным и самобытным» (см.: Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1955. Т. 9. С. 475—476, 407—408; ср.: М., 1956. Т. 10. С. 40).

С. 32. …читал на тебя эту критику в «Трутне»; слишком уж там тебя худо третируют… — Возможно, речь идет о статье Л. В. Бранта (подписанной криптонимом Я. Я. Я.) в «Северной пчеле» от 30 января 1846 г., где, в частности, говорилось: «…уверяли, что в этом альманахе явится произведение нового, необыкновенного таланта, произведение высокое, едва ли не выше творений Гоголя и Лермонтова <…> мы с жадностию принялись за чтение романа г. Достоевского и, вместе со всеми читателями, жестоко разочаровались <…> Содержание романа нового автора чрезвычайно замысловато и обширно: из ничего он вздумал построить поэму, драму, и вышло ничего, несмотря на все притязания создать нечто глубокое, нечто высокопатетическое, под видом наружной, искусственной (а не искусной) красоты». См. также предыдущее примечание.

С. 35. Вечерня — вечерняя церковная служба.

С. 36. Ладанка (ладонка) — мешочек с ладаном или каким-либо талисманом, который носили на груди вместе с крестом.

С. 39. Всенощная — ночная церковная служба.

С. 48. Скриб Огюстен Эжен (1791—1861) — французский драматург, автор многочисленных водевилей и комедий. Достоевский видел в произведениях Скриба отражение идеалов и вкусов французской буржуазии.

С. 51. Я все еще писал тогда мой большой роман… — Возможно, здесь отразились воспоминания Достоевского о работе над незавершенным романом «Неточка Незванова», позднее превращенным в повесть (1847—1849).

С. 57. Да ведь он уже умер, в чахотке ~ оставил что-нибудь жене и детям? — В. Г. Белинский умер от туберкулеза 28 мая 1848 г.; семья его осталась без всяких средств к существованию (см.: В. Г. Белинский в воспоминаниях современников. М., 1977. С. 563).

С. 57. Мы выходили уж на площадь; перед нами во мраке вставал памятник… — Памятник Николаю I работы скульптора П. К. Клодта (1805—1867); установлен в Петербурге на Исаакиевской площади в 1859 г.

С. 62. Киот — застекленная створчатая рама или шкафчик для икон; божница.

С. 64. Хитрый человек! Масон! — Масон (франц. franc maçon; букв.: вольный каменщик) — член религиозно-этического общества с мистическими обрядами, возникшего в XVIII в. в Англии. Масонство получило широкое распространение в России уже в 70—80-х годах XVIII в.

С. 64. …Ихменевы-то, еще при Иване Васильевиче Грозном дворянами были ~ и в истории Карамзина упомянуто. — Сведения о древних дворянских родах Ихменевых и Шумиловых вымышлены; в «Истории государства Российского» H. M. Карамзина они не упоминаются.

С. 65. Иезуит (от латинской формы имени Иисус — Jesus) — член католического монашеского ордена, основанного в 1534 г. Игнатием Лойолой. Сознательное нарушение нравственных норм (по принципу: «цель оправдывает средства»), характерное для тактики и практики иезуитов, придало понятию «иезуитизм» нарицательное значение.

С. 68. Бонтон — умение держать себя в «высшем свете», светские манеры и этикет (франц. bon ton — хороший тон).

С. 75—76. «Самовар мой кипит на дубовом столе ~ За цветной занавеской, кровать…»— Здесь и далее Наташа цитирует стихотворение Я. П. Полонского «Колокольчик» (1854).

С. 82. …ты ведь ходишь иногда на вечера к князю Р ***… — Успех «Бедных людей» открыл Достоевскому путь в великосветские и литературные салоны. Князь Р *** — возможно, князь В. Ф. Одоевский (1803—1869), известный русский писатель и музыкальный критик, в литературно-музыкальном салоне которого бывал Достоевский.

С. 85. …стоит только показать пальчик, как гоголевскому мичману… — В комедии Н. В. Гоголя «Женитьба» Жевакин рассказывает Кочкареву о мичмане Петухове, который «тоже эдак был веселого нрава»: «Бывало, ему, ничего больше, покажешь эдак один палец — вдруг засмеется, ей-богу, и до самого вечера смеется» (д. II, явл. 8).

С. 87. …скорее Лиссабон провалится… — Лиссабонское землетрясение произошло в ноябре 1755 г. В результате землетрясения погибло 60 000 человек и была уничтожена большая часть города. Вольтер описал эту катастрофу в поэме «Лиссабонское землетрясение» и в философской повести «Кандид».

С. 88. …tiers état c’est l’essentiel… — Третье сословие — это главное (франц.). Перефразировка ставшей крылатой фразы из брошюры аббата Э. Ж. Сийеса «Что такое третье сословие?» («Qu’est-ce que le tiers état?», 1789). Во Франции до революции 1789 г. третьим сословием называли непривилегированную, преимущественно городскую часть населения (двумя привилегированными сословиями были дворянство и духовенство).

С. 88. Ротшильды — династия финансовых магнатов, основателем которой был франкфуртский банкир Майер Ансельм Ротшильд (1743—1812). В XIX в. банкирские дома Ротшильдов распространились по всей Европе. Имя Ротшильда стало символом власти денег и могущества богатства (см. также романы «Идиот» и «Подросток»).

С. 90. Юлий Цезарь (100—44 до н. э.) — римский государственный деятель, полководец и писатель.

С. 91. …что-то вроде «обмокни», как у Гоголя… — В незавершенной комедии Н. В. Гоголя «Тяжба» (1842) помещица Жеребцова в своем завещании вместо «Евдокия» подписалась «Обмокни».

С. 91. Куртизанить — ухаживать, угодничать, льстить (франц. courtiser).

С. 110. …первого попавшегося ваньку, на скверной гитаре. — Ванька — извозчик; гитара — здесь: наемная коляска.

С. 112. Головка — головная повязка замужних женщин в крестьянской, мещанской и купеческой среде.

С. 113. Николай Угодник (Николай Чудотворец) — святой христианской церкви.

С. 113. Не делай своего хорошего, а делай мое дурное… — Выражение восходит к «Сибирской тетради» Достоевского, которую писатель вел на каторге (см.: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1972. Т. 4. С. 319). См. также примеч. к с. 121.

С. 115. Частный пристав — начальник полицейской части.

С. 115. Маклак (разг.) — посредник, барышник, перекупщик, плут.

С. 118. …вздушить адмирала Чаинского… — Напиться чаю.

С. 119. Дюссо — владелец французского ресторана в Петербурге.

С. 119. Лабазник — торговец (от слова «лабаз» — мучная и крупяная лавке).

С. 120. Иуда и Фальстаф, всё вместе… — Иуда, один из апостолов — учеников Христа, предал его иудейским первосвященникам за тридцать сребреников; его имя стало синонимом слова «предатель». Фальстаф — комический персонаж в пьесах В. Шекспира «Король Генрих IV» и «Виндзорские кумушки», гуляка и весельчак.

С. 120. Он в поддевке, правда в бархатной, и похож на славянофила… — Поддевка — простонародная мужская верхняя одежда с застежками сбоку, от плеча, и со сборками на талии. Славянофилы — представители идейно-философского направления русской общественной мысли 1840-х годов, отстаивавшие идею самобытного, отличного от европейского, культурно-исторического пути развития России. Некоторые славянофилы по соображениям идейного характера отказались от европейского платья и вернулись к русской национальной одежде (например, Константин Аксаков).

С. 120. Английский клуб — дворянские клубы в Петербурге (основан в 1710 г.) и Москве (основан в 1807 г.).

С. 120. Вист — вид карточной игры, обычно вчетвером.

С. 121. Корнелий Непот (ок. 100 — после 32 до н. э.) — римский историк и писатель, автор жизнеописания выдающихся людей (римских правителей, полководцев, историков, поэтов и др.); изучение его сочинений предусматривалось программами латинского языка в гимназии.

С. 121. Я хоть и в саже, да никого не гаже ~ жива-душа калачика хочет ~ в доме такая благодать, что нечем кошки из избы было выманить ~ молодец против овец, а против молодца и сам овца ~ черного кобеля не отмоешь добела. — Выражения восходят к записям в «Сибирской тетради» Достоевского (см.: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. 4. С. 235, 239, 247).

С. 121. …про твоего первенца говорю. — Речь идет о первом романе Достоевского «Бедные люди».

С. 121—122. …пролаз и крючок… — Здесь в смысле: пройдоха и крючкотвор.

С. 122. …какой-нибудь Гомер или Дант, или какой-нибудь Фридрих Барбаруса… — Гомер (между XII и VII вв. до н. э.) — легендарный греческий поэт, которому приписывают эпические поэмы «Илиада» и «Одиссея». Данте Алигьери (1265—1321) — великий итальянский поэт, автор «Божественной комедии». Фридрих Барбаросса (ок. 1125—1190) — германский император, с личностью которого связаны многочисленные легенды, предания и сказания.

С. 122. Антрепренер (от французского entreprendre — предпринимать, приниматься за что-либо) — предприниматель; здесь: издатель.

С. 123. Je prends mon bien où je le trouve ~ похож на Мольера. — Я беру свое там, где его нахожу (франц.). — Это выражение, ставшее крылатым, приписывалось французскому драматургу Ж. Б. Мольеру (1622—1673). Однако наиболее вероятным его источником является испанская пьеса «Губернаторство Санчо Панса» (1642), которую играла труппа Мольера.

С. 131. Пенаты — боги-покровители домашнего очага у древних римлян; употребляется в смысле: родной дом, домашний очаг.

С. 132. Машерочка (от французского ma chХre — дорогая моя, милая моя) — обычная форма обращения институток друг к другу; здесь в смысле: милашка (фамильярное).

С. 134. Канапе — небольшой диван с приподнятым изголовьем (франц. canapé).

С. 134. …а ндраву моему не препятствуй… — Выражение встречается, в частности, в «Сценах из купеческого быта» И. Ф. Горбунова (1861). Во второй сцене кучер следующим образом характеризует своего хозяина-купца: «…бывало, что делал — страсть! Стекла, посуду в трактире перебьет: получай, говорит, капиталы за все, что стоит, а ндраву моему не препятствуй!» (Горбунов И. Ф. Полн. собр. соч. 3-е изд. СПб., 1904. Т. 1. С. 172).

С. 136. …огромный Станислав, качавшийся у него на шее. — Имеется в виду орден Станислава второй степени, который носили на шее.

С. 144. …издававшего уже третий год одну многотомную книгу. — Речь идет об «Энциклопедическом словаре, составленном русскими учеными и литераторами», который начал издаваться в 1860 г.; обязанности редактора словаря вначале принял на себя А. А. Краевский.

С. 151. Барьер — черта, обозначающая расстояние между участниками дуэли; поставить к барьеру — заставить драться на дуэли.

С. 152. …как дочь того царя ~ которая переехала через труп своего отца в колеснице? — Эпизод из римской истории, рассказанный Титом Ливием (59 до н. э. — 17 н. э.). Дочь римского царя Сервия Туллия, возвращавшаяся домой с форума после провозглашения ее мужа Тарквиния царем, проехала на колеснице по трупу своего отца, убитого Тарквинием, оставив на своем пути кровавые следы (см.: Тит Ливий. История от основания Рима // Историки Рима. М., 1970. С. 184—186).

С. 194. Зачем, зачем он умер? — Речь идет о смерти студента Покровского в романе «Бедные люди».

С. 194. …и они-то …девушка и старичок ~ И не будут бедные? — Нелли интересует дальнейшая судьба Вареньки Доброселовой и Макара Девушкина — героев романа «Бедные люди».

С. 200. кто, кажется, где-то у Толстого ~ избегают такие фразы, в которых местоимения. — Речь идет об эпизоде из «Детства» Л. Н. Толстого (см.: гл. XXIII, «После мазурки»).

С. 201. …томпаковый самовар… — Томпак — сплав латуни, меди и цинка, устойчивый против ржавения.

С. 201. …сотерн, лафит и коньяк… — Сотерн — сорт белого виноградного вина; лафит — красного.

С. 202. Бергамот (итал. bergamotto) — дерево из рода цитрусовых, из корки плодов которого получают ароматическое эфирное масло, употребляемое в парфюмерии.

С. 204. Стратагема (или стратегама, греч.) — военная хитрость, действие, вводящее противника в заблуждение.

С. 208. …бог знает, какие парижские тайны… — Выражение навеяно заглавием широко известного в свое время романа французского писателя Э. Сю «Парижские тайны» (1842—1843), изображающего жизнь социальных низов Парижа.

С. 208. …идеальный человек, братец Шиллеру… — Иоганн Кристоф Фридрих Шиллер (1759—1805) — великий немецкий поэт и драматург, один из основоположников немецкой классической литературы. В пародийном осмыслении Валковского «вечно юный Шиллер» олицетворяет собой тип прекраснодушного идеалиста-мечтателя.

С. 209. Санта-фе-де-Богота (Богота) — столица Колумбии.

С. 209. Нассау — германское герцогство, существовавшее самостоятельно до 1866 г., а затем вошедшее в состав Пруссии.

С. 209. …что, дескать, графиня Хлестова скажет? — Хлестова — персонаж комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума», властная старуха, свояченица Фамусова. Ср. с репликой Фамусова в финале комедии:

Ах! боже мой! что станет говорить

Княгиня Марья Алексевна!

С. 210. Шлык — шапка, колпак (в том числе шутовской).

С. 214. Торговый мост — мост через Крюков канал в Петербурге (Ленинграде).

С. 219. …о начинающихся реформах… — Речь идет о подготовке крестьянской и других буржуазных реформ в России. Вопрос о них широко обсуждался в печати конца 1850-х гг.

С. 230. В Большую Морскую, к Б. — Имеется в виду ресторан Бореля на Большой Морской (ныне улица Герцена в Ленинграде).

С. 231. У вас там теперь все нищета, потерянные шинели, ревизоры, задорные офицеры, чиновники, старые годы и раскольничий быт… — Выпад князя направлен против демократического, гоголевского направления в литературе. «Потерянные шинели», «ревизоры», «чиновники» — намек на «Шинель» и «Ревизора» Гоголя. «Задорные офицеры» — возможно, имеются в виду герои «Губернских очерков» Н. Щедрина. «Старые годы», «раскольничий быт» — темы антикрепостнических повестей П. И. Мельникова-Печерского.

С. 231. Есть такие искатели приключений, что даже меня тошнит… — Возможно, намек на роман Е. П. Ковалевского «Петербург днем и ночью» (1845), описывающий жизнь социальных низов. Не исключено также, что язвительный выпад Валковского имел более широкую направленность и метил в писателей «натуральной школы» с их пристрастием к «низким» жанрам, (например, «физиологический очерк»), темам и героям.

С. 235. …один ваш писатель ~ сумеет ограничиться в жизни ролью второго лица… — Берсенев, герой романа И. С. Тургенева «Накануне» (1860), в споре с приятелем Шубиным заявляет, что «поставить себя номером вторым — всё назначение нашей жизни» (Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. М.; Л., 1964. Т. 8. С. 14).

С. 237. Полишинель (франц. polichinelle, от итал. pulcinella) — комический персонаж французского кукольного народного театра; нарицательное употребление этого слова: шут, паяц.

С. 239. …чтоб каждый из нас описал всю свою подноготную ~ надо было задохнуться. — Ср. эпизод пети-жё (франц. petit jeu — салонная игра, фанты) в романе «Идиот», когда гостям Настасьи Филипповны было предложено рассказать (по жребию) о самом дурном поступке своей жизни.

С. 240. …выбрать именно меня конфидентом ваших тайн… — Конфидент — доверенное лицо, наперсник (франц. confident).

С. 240. Есть особое сладострастие ~ не удостоивает и постыдиться перед ним. — Мотив нравственного «заголения» героя, цинического срывания им с себя маски благопристойности и благовоспитанности станет, начиная с романа «Униженные и оскорбленные», постоянным в творчестве Достоевского (ср.: Свидригайлов в «Преступлении и наказании», Ставрогин в «Бесах», Клиневич в «Бобке», Федор Павлович Карамазов в «Братьях Карамазовых»). См. также следующее примеч.

С. 240—241. …он раздевался у себя дома ~ остолбеневшего от изумления зрителя… — «Анекдот» Валковского восходит к «Исповеди» французского писателя-просветителя Ж.-Ж. Руссо (1712—1778) (см.: Руссо Ж.-Ж. Избр. соч.: В 3 т. М., 1961. Т. 3. С. 82—83). В романе Достоевского «Подросток» этот эпизод из «Исповеди» пересказывает Аркадий Долгорукий. «Анекдот» Валковского — своеобразная художественная параллель к «нравственному заголению» — циническим откровениям этого героя.

С. 241. …важно, плавно, как тень в Гамлете. — В трагедии В. Шекспира «Гамлет» призрак датского короля, злодейски умерщвленного братом, является сыну, принцу Гамлету, взывая о мщении.

С. 242. Абесса — аббатиса, настоятельница женского католического монастыря (франц. abbesse).

С. 242. …сам маркиз де Сад мог бы у ней поучиться… — Граф Донасьен де Сад (литературное имя — маркиз де Сад, 1740—1814) — французский писатель, автор эротических романов. Черты личности, биографии и творчества де Сада позднее послужили основой для возникновения понятия «садизм», обозначающего сладострастие, соединенное с жестокостью. Имя де Сада как воплощения порока и разврата упоминается также в других произведениях Достоевского — «Записках из Мертвого дома», «Бесах», «Братьях Карамазовых».

С. 245. …чем добродетель добродетельнее, тем больше в ней эгоизма. — Возможно, что это иронический выпад против этического учения о «разумном эгоизме» русских революционных демократов, просветителей 1860-х годов Н. А. Добролюбова и Н. Г. Чернышевского.

С. 246. Талейран Шарль Морис (1754—1838) — выдающийся французский дипломат, беспринципный и неразборчивый в средствах, мастер дипломатической игры и тайных интриг. Его имя стало нарицательным; здесь в смысле: умный, проницательный человек.

С. 248. Фигура умолчания — стилистический прием, при котором выражение мысли остается незаконченным, ограничивается намеком. Здесь в смысле: недомолвка, недосказанность.

С. 251. Страстная неделя — последняя неделя Великого поста, посвященная памяти страданий («страстей») и смерти Христа. См. также примеч. к с. 282.

С. 252. Ирритация — раздражение (франц. irritation).

С. 263. Шлафрок — домашний халат (нем. Schlafrock).

С. 264. Декокт — отвар из лекарственных трав (лат. decoctum — варево).

С. 266. Послезавтра Христос воскрес… — Другими словами, наступит Пасха.

С. 268. …на В-м мосту… — Вознесенский мост через Екатерининский канал (ныне канал Грибоедова).

С. 275. Великий пост — семинедельный пост перед христианским праздником Пасхи.

С. 279. Забежная ступенька — первая ступенька очередного марша лестницы.

С. 282. Страстная пятница — день распятия, страданий и смерти Христа; отмечается христианской церковью на последней («страстной») неделе Великого поста. См. также примеч. к с. 251.

С. 293. Смирительный дом — в России XVIII—XIX вв. род тюремного заключения за нетяжелые преступления.

С. 315. Он смекнул, что литературе надо антрепренера ~ честь ему и слава за это — антрепренерская, разумеется. — В образе «антрепренера» Александра Петровича отразились черты личности и характера журналиста, редактора и издателя А. А. Краевского (1810—1889), имевшего в кругах интеллигенции репутацию неразборчивого в средствах литературного дельца и эксплуататора писателей. Достоевский разделял это мнение и тяготился своей зависимостью от Краевского. Ряд резких отзывов о Краевском содержатся в письмах Достоевского 1840—1870-х годов. Против него и возглавлявшейся им газеты «Голос» направлен фельетон Достоевского «Каламбуры в жизни и в литературе» (1864). По словам Достоевского, Краевский «всю жизнь на свое литературное дело смотрел не как на дело, а как на дела» (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1980. Т. 20. С. 138—139).

С. 315. Смотрю: это статья «переписчика» ~ до того их ~ отделываю, что становится приторно. — Под «переписчиком» подразумевается критик А. В. Дружинин (1824—1864), публиковавший без подписи в «Современнике» свои «Письма иногороднего подписчика». Касаясь повести «Неточка Незванова», Дружинин заметил в одном из «Писем»: «Тяжким трудом отзываются повести г-на Достоевского, пахнут потом, если можно так выразиться, и эта-то излишняя обработка, которой автор не умеет скрыть, вредит впечатлению» (Современник. 1849. N 2. С. 186). Достоевскому часто приходилось писать свои произведения в страшной спешке и в предельно короткий срок. Поэтому поверхностное суждение критика надолго запомнилось ему.

С. 318. Вот С ***, тот в два года по одной повести пишет, а N *** в десять лет всего только один роман написал. — Возможно, намеки на Л. Н. Толстого и И. А. Гончарова. Толстой опубликовал с промежутком в два года части своей автобиографической трилогии — «Детство» (1852) и «Отрочество» (1854). Гончаров работал над «Обломовым» с 1849 по 1859 г.

С. 331. Виланд Кристоф Мартин (1733—1813) — немецкий писатель, автор фантастической поэмы «Оберон» (1780).

С. 334. …каким он Лазарем было прикинулся… — «Прикидываться Лазарем», «петь Лазаря» значит притвориться бедным, несчастным, жаловаться на свою судьбу. Выражение восходит к евангельской притче о бедном Лазаре (Евангелие от Луки, гл. 16, ст. 19—31).

С. 336. Морген-фри! (нем. morgen früh) — ранним утром. Начальные строки каламбура: «Морген-фри, нос утри». Он упоминается в «Сибирской тетради» Достоевского (см.: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. 4. С. 247).

Воспроизводится по изданию: Ф.М. Достоевский. Собрание сочинений в 15 томах. Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1989. Т. 4.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.