Идиот, примечания

Примечания

В шестом томе Собрания сочинений Ф. М. Достоевского печатается роман «Идиот», впервые опубликованный в журнале «Русский вестник» (1868, N 1, 2, 4—12 и приложение к N 12) с посвящением племяннице писателя С А. Ивановой и подписями: «Федор Достоевский» и «Ф. Достоевский», а также с проставленной в конце датой завершения романа: «17 января 1869». Отдельное издание «Идиота», в которое были внесены небольшие стилистические исправления, Достоевскому удалось осуществить по возвращении из-за границы в 1874 г., когда А. Г. Достоевской было организовано собственное издательское дело. В приложении к тому воспроизводятся два параллельных «Идиоту» и связанных с ним наброска замыслов «Одна мысль (поэма). Тема под названием «Император»» и «Идея. Юродивый…».

Роман «Идиот» занимает в творчестве Достоевского особое место. В центре других его произведений стоят трагические образы мятежных героев — «отрицателей». В «Идиоте» же писатель избрал своим главным героем, по собственному определению, «положительно-прекрасного», идеального человека, стремящегося внести гармонию и примирение в нескладицу общественной жизни, и провел его через поиски и испытания, также приводящие к трагическому концу.

Подобная задача остро выдвигалась русской общественной жизнью 60-х годов. Различными путями ее решали Тургенев, Чернышевский, Толстой, Лесков. И в этих условиях Достоевский должен был испытывать страстное желание нарисовать образ современного русского человека, наделенного высоким нравственным совершенством.

Мотивы, предварявшие замысел «Идиота», уже встречались в предшествующем творчестве Достоевского. Так, взаимоотношения красавицы Катерины, одержимого неистовой страстью к ней купца Мурина и влюбленного в нее мечтателя Ордынова в ранней повести «Хозяйка» (1847) не без основания можно рассматривать как зародыш сюжетной ситуации: Настасья Филипповна — Рогожин — Мышкин. В видениях больного Ордынова Катерина предстает как светлая, чистая «голубица». Нравственная чистота и самоотверженность Мечтателя из «Белых ночей» (1848) и Ивана Петровича, героя «Униженных и оскорбленных» (1861), перейдут к Мышкину, человеку обостренной духовности. С другой стороны, в тех же «Униженных и оскорбленных» Алеша Валковский, как позднее Мышкин, покоряет обеих героинь своей безыскусственностью, простодушием и детской добротой. Некоторыми чертами напоминает Мышкина полковник Ростанев из повести «Село Степанчиково и его обитатели» (1859), особенно в прямой авторской характеристике. Ростанев — человек «утонченной деликатности», «высочайшего благородства», для исполнения долга он «не побоялся бы никаких преград», был душою «чист, как ребенок», целомудрен сердцем до того, что стыдился «предположить в другом человеке дурное». В этой аттестации как бы разработана психологическая канва образа Мышкина. В «Записках из Мертвого дома» (1860—1862) повествователь как об одной из лучших встреч своей жизни вспоминал о совместном пребывании в остроге с юношей, дагестанским татарином Алеем. Чистота и доброта Алея представлены здесь как фактор эстетического и этического воздействия на окружающих.

В «Зимних заметках о летних впечатлениях» (1863), полемизируя с эвдемонистической моралью просветители, Достоевский выразил свой этический идеал. Как на проявление «высочайшего развития личности», «высочайшей свободы собственной воли» он указал на «совершенно сознательное и никем не принужденное самопожертвование всего себя в пользу всех», так «чтоб и другие все были точно такими же самоправными и счастливыми личностями» (см.: наст. изд. Т. 4. С. 428). Эта формула нашла свое художественное воплощение в 1860-х годах в Мышкине.

Заглавие романа многозначно. Основными для понятия «идиот» (от греческого ??????? — буквально: отдельный, частный человек) являются такие значения, как «несмысленный от рождения», «малоумный», «юродивый».1 В «Карманном словаре иностранных слов, входящих в состав русского языка, издаваемом Н. Кирилловым», специально поясняется, что современное толкование слова подразумевает человека «кроткого, не подверженного припадкам бешенства, которого у нас называют дурачком, или дурнем».2 Указанные значения слова своеобразно оттеняются в романе, подчеркивая всю необычность образа Мышкина (см. об этом также ниже, с. 628, 633).

Обдумывая образ «Князя Христа» (см. с. 626), Достоевский исходил не только из Евангелия, он учитывал сочувственно или полемически многочисленные позднейшие трактовки этого образа в литературе и искусстве, а также в современной ему философской и исторической науке.3 В частности, известную роль при создании образа Мышкина сыграли размышления Достоевского над «Жизнью Иисуса» (1863) французского писателя, философа и историка Э. Ренана (1823 — 1892), имя которого Достоевский трижды упоминает в подготовительных материалах к роману.4

1 См.: Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1955. Т. 2. С. 4.

2 СПб., 1845. Вып. 1. С. 75—76.

3 О соприкосновении Достоевского с традициями народного творчества в разработке образа подобного Христу героя см.: Лотман Л. М. Романы Достоевского и русская легенда // Рус. лит. 1972. N 2. С. 132—136.

4 См. также: Соркина Д. Л. Об одном из источников образа Льва Николаевича Мышкина // Учен. зап. Томск. гос. ун-та. Вопросы художественного метода и стиля. 1964. N 48. С. 145—151.

Но Достоевский в своем романе показал, по словам современного исследователя, и ту «эпоху, полную противоречий, борьбы и поражений, которая выдвинула народников разных толков и направлений <…> В романе идет спор о молодом поколении, о тех политических и нравственных проблемах, которые волновали молодежь 60—70-х годов<…> Герой Достоевского и революционный народник — два психологических типа русского интеллигента, два решения одной социально-этической проблемы»,5 внутренне соприкасающиеся друг с другом, но в то же время противоположные.

5 См : Базанов В. Ипполит Мышкин и его речь на процессе 193-х. // Рус. лит. 1963. N 2. С. 146—148.

«Мышкин как бы носит в своей груди и весь тот «хаос», всё то «безобразие», которыми «больны» окружающие его люди, и предощущение грядущей гармонии. Именно в момент самой ужасной дисгармонии, в момент, предшествующий наступлению эпилептического припадка, когда духовные силы князя готовы покинуть его, в нем с удвоенной мощью оживает мысль о «гармонии», о всеобщем примирении и братстве людей. В этом глубокий философско-символический смысл описания состояния князя Мышкина перед припадком<…> Описание это в символической форме выражает мысль Достоевского о том, что самый страшный хаос и дисгармония в жизни общества и в судьбе отдельного человека лишь обостряют извечную потребность человека в счастье, стремление к радостной полноте, к гармонии бытия».1

1 Фридлендер Г. М. Реализм Достоевского. М.; Л., 1964. С. 246.

В бытовых и психологических контрастах романа резко и выпукло отражены те процессы социальной и моральной деградации, роста богатства одних и обнищания других, разрушения «благообразия» дворянской семьи, которые вновь и вновь притягивали к себе внимание Достоевского после реформы. Читатель попадает вместе с героем и в богатый особняк генерала Епанчина, и в дом купца Рогожина, и на вечеринку у «содержанки» Настасьи Филипповны, и в скромный деревянный домик чиновника Лебедева. Рогожин и Мышкин, Настасья Филипповна и Аглая, Ипполит и группа «современных нигилистов» воплощают разные ипостаси России, русского человека в его порывах и исканиях, добре и зле.

Роман был задуман и написан за границей, куда писатель выехал с женой в апреле 1867 г. Перед отъездом он получил за будущее произведение аванс от редакции журнала «Русский вестник». Побывав в Берлине, Дрездене, Гамбурге, Баден-Бадене, Достоевский 16(28) августа 1867 г. сообщал из Швейцарии А. Н. Майкову: «Теперь я приехал в Женеву с идеями в голове. Роман есть, и, если бог поможет, выйдет вещь большая и, может быть, недурная. Люблю я ее ужасно и писать буду с наслаждением и тревогой»2. Сравнивая русскую и западноевропейскую жизнь, Достоевский размышлял о судьбах родины и замечал: «Россия <…> отсюда выпуклее кажется нашему брату» (XXVIII, кн. 2, 206). Уехал Достоевский с ощущением глубоких внутренних сдвигов, происходивших в России во второй половине 60-х годов. Считая время это «по перелому и реформам чуть ли не важнее петровского», Достоевский сознавал противоречия русской пореформенной действительности, в которой пережитки старины причудливо сочетались с новыми формами развития. Указывая на «необыкновенный факт самостоятельности и неожиданной зрелости русского народа при встрече всех наших реформ», писатель ожидал «великого обновления» (там же).

2 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1985. Т. 28, кн. 2. С. 212 (в дальнейшем ссылки на это издание даны в тексте с указанием в скобках римской цифрой тома и арабской — страницы).

Первая запись к роману «Идиот» была сделана в Женеве 14 сентября ст. ст. 1867 г.; продолжая работать над романом в Женеве, Веве, Милане, Достоевский завершил его во Флоренции. В истории создания «Идиота» большое место заняла подготовительная стадия — составление планов и обдумывание первой редакции романа, значительно отличавшейся от печатной. В письме А. Н. Майкову от 31 декабря 1867 г. (12 января1868 г.) Достоевский так рассказывал о ходе работы над «Идиотом»: «…все лето и всю осень я компоновал разные мысли (бывали иные презатейливые), но некоторая опытность давала мне всегда почувствовать или фальшь, или трудность, или маловыжитость иной идеи. Наконец я остановился на одной и начал работать, написал много, но 4-го декабря иностранного стиля бросил всё к черту <…> Затем (так как вся моя будущность тут сидела) я стал мучиться выдумыванием нового романа. Старый не хотел продолжать ни за что. Не мог. Я думал от 4-го до 18-го декабря нового стиля включительно. Средним числом, я думаю, выходило планов по шести (не менее) ежедневно. Голова моя обратилась в мельницу <…> Наконец 18-го декабря я сел писать новый роман…» (XXVIII, кн.2, 239—240). Сохранились три записные книжки, в которых разрабатывался замысел начальной и уточнялись внутренняя концепция, образы и развитие действия окончательной редакции «Идиота».1

1 Впервые они были полностью опубликованы П. Н. Сакулиным и Н. Ф. Бельчиковым в кн.: Из архива Ф. М. Достоевского. «Идиот»: Неизданные материалы. М.; Л., 1931; последнюю вновь подготовленную их публикацию и творческую историю см.: IX, 140—288, 334—404, 460— 464.

Герой начальных планов ранней редакции — младший нелюбимый сын в разорившемся генеральском семействе. Разрушение уклада его, возникновение в нем сложных драматических отношений Достоевский использовал для того, чтобы изнутри показать социальные процессы времени. Идиот кормит семью, унижен, болен падучей. Идиотом он прослыл из-за нервности, необычности слов и поступков. По своему характеру он близок к Расколькикову. Идиот наделен «гордостью непомерной» и «потребностью любви жгучей»: это «формирующийся человек», который при жажде самоутверждения и отсутствии «веры» во что-либо (IX, 141, 166), от избытка внутренних сил способен к крайним проявлениям и добра, и зла.

Воспроизведению атмосферы семейного «безобразия», а также судьбы предшественницы Настасьи Филипповны, названной сначала именем гетевской Миньоны (персонажа романа «Годы ученья Вильгельма Мейстера»), а затем Ольги Умецкой, послужил судебный процесс Умецких. За процессом этим Достоевский в ту пору внимательно следил по русским газетам 2. Миньона-Умецкая, приемыш, падчерица сестры Матери, терпящая в семье унижения и подвергающаяся «покушениям», характеризуется как «мстительница и ангел» (IX, 142, 178), вызывая в воображении писателя облик пятнадцатилетней Ольги (доведенной варварским обращением родителей, особенно избивавшего ее отца Владимира Умецкого, до того, что она четыре раза поджигала дом родителей). Другая предшественница Настасьи Филипповны — героиня, условно обозначенная именем шекспировской Геро («Много шуму из ничего»). В ней одновременно проступают и некоторые черты Аглаи Епанчиной.

2 См.: Москва. 1867. 23 и 24 сент. N 136, 137; Голос. 1867. 26— 28 сент. N 266—268; 1868. 10 марта. N 70.

В подготовительных набросках к первой редакции «Идиота» можно условно выделить девять хронологически разных сюжетных пластов. В каждом из них претерпевают изменения планы романа, его герои, идеологические акценты в их освещении. И хотя замысел романа еще далек от окончательного, некоторые зерна, из которых произрастает будущая художественная ткань его, начинают обозначаться. Так, например, в выделяемом условно третьем плане, составленном в середине октября 1867 г., вводится второе, более знатное генеральское семейство. Зарождается мысль о параллели между Епанчиными и Иволгиными. Одновременно намечается неизбежная гибель героини в финале:

«НОВЫЙ И ПОСЛЕДНИЙ ПЛАН

<…> Генеральское семейство в Петербурге (Генерал в отставке). Старуха Мать, обожающая Генерала, напыщенная и вздорная женщина (еще кокетничает и рядится), не без характера и не без достоинств, два сына — Красавчик и Идиот, дочь Маша и О<льга> У<мецкая>, гувернантка и проч. Форс. По поводу процесса. В процессе уверены. У дочери Жених — Инженер, хоть и с невольным припадением, но и с беспрерывною обидчивостью. Потом еще Генерал-лейтенант и его семейство — лица, считающие себя важными. У них 2 сына, старший подает надежды, младший — убийца, и дочь 25 лет. (Отец же Инженера — помещик, отстав<ной> корнет, за границей, старичок, друг отставного Генерала.) Есть еще характерная мать и дочь, 50 000 чистых и надежды, влюблена в Красавчика. Но отставн<ой> Генерал надеется на процесс, и потому, по страстной любви к Красавчику, ему позволяется искать руки Геро. (Если не деньги, то связи.) Вообще форсят ужасно<…>

Дядя. Брат Генерала. (Известная история.) Принимается с принижением, но приличен и образован и выжидает. Его третируют свысока, однако ж 10 000 заняли. Дядя, впрочем, себе на уме. Идиот поразил его и О<льга> У<мецкая>. (Молитвы Дяди) <…> (О ДЯДЕ ПОДРОБНЕЕ, ПРЯМО ВЫСТАВИТЬ КАК ГЛАВНЫЙ ХАРАКТЕР) <…> Дядя не знает про страсть Идиота. Геро в полной тирании дома за то, что отказала Сенатору<…> Она бежит к Дяде: «Спасите». (Может быть, убьет, но пожалуй, и борьба, и не убьет.) Но в семействе, еще до побега к Дяде, он молчалив, услужлив, но так, что его все трепещут. Геро пробует с ним то смеяться, то в исступлении и бешенстве кричать. Что она никогда не будет его женой,— в сущности, он согласен. Он готов на бешенство и зверство. Она пугается и бежит к Дяде. <…> Главное: надо, чтоб читатель и все лица романа понимали, что он может убить Геро, и чтоб все ждали, что убьет <…> Он, может быть, говорит Дяде, когда Геро бежала: «Что ж, покажите, что любите бесконечно, я показываю — отказываюсь и не убиваю. Женитесь и вы, простите ее» <…> Тут Дядя отдает ему Геро. Геро побеждена и влюбляется. Миньона умирает» (IX, 154—156).

В следующем (четвертом) плане Идиот перемещен в семейство Дяди и сделан его побочным сыном (причем варьирующаяся ситуация героя — законного или незаконного сына ведет к более позднему роману Достоевского «Подросток»), в одной из заметок от 22 октября н. ст. 1867 г. фигурирует замысел завязки романа, место и время действия которой определяет начало известного нам текста: «22 октября.

СПЕЦИАЛЬНЫЕ NOTA ВЕNЕ

Под осень.

<…> Вагон. Генерал, семья (невеста или молодая жена), Красавица. Сын. Встретились 1-й раз в жизни. Признание. Понравился Генералу. Познакомились. Просили быть знакомым впредь. Обещались быть в Петербурге к осени. Генерал рассказал историю о брате. (На станции. Сигары.) С своей точки зрения. И передал характер и выказал характер. 11/2 миллиона.

Побочный. Ехал с Сыном. Сошлись Побочный знает, что это Сын. Сын только слыхал, что есть Побочный. Застенчив и мрачен при встрече с генеральск<им> семейством. Случай. Стукнулся головой. Спрятался. Исчез. Все: «Какой он странный». Сын: «Да, но он мне не показался глупым. Странен, правда. Совсем юродивый». Опять сходятся в вагонах Сын с Побочным. Побочный не признался, но от Сына выведал. У Дяди встречаются: «Скрытны же вы». Однако Побочному надо было очаровать Сына, и он очаровал» (IX, 162—163).

На этой стадии, в пятом плане, среди набросков от 29 октября н. ст. 1867 г. «Психологические пунктиры и разделы романа», Достоевский так формулирует свое отношение к главному герою: «Ergo.1 Вся задача в том, что на такую огромную и тоскующую (склонную к любви и мщению) натуру — нужна жизнь, страсть, задача и цель соответственная: и вот почему, в финале, кончив водевиль, т. е. увезя Геро с ненавистью, вдруг видит, что Геро бросается к нему, ласкается и обещает любовь. Он вдруг воспаляется, прогоняет всех, и деньги. Но Геро пугается его страсти, развязка. В тоске передает ее, но разочарование.

1 Следовательно (лат.).

Надо было с детства более красоты, более прекрасных ощущений, более окружающей любви, более воспитания. А теперь: жажда красоты и идеала и в то же время 40 % неверие в него, или вера, но нет любви к нему. «И беси веруют и трепещут»» (IX, 167).

В тогдашних набросках намечалась и эволюция Идиота, его преображение, как бы предвосхищающее рождение образа Мышкина:

«Финал великой души.

Любовь — 3 фазиса: мщение и самолюбие, страсть, высшая любовь — очищается человек» (IX, 168).

Пройдя различные стадии развития, в том числе и подобную опустошенному предсамоубийственному состоянию Ставрогина, воссозданному затем в «Бесах», главный герой в последних, ноябрьских планах первой редакции психологически предваряет Мышкина: это — своеобразный юродивый, он тих, благороден, противостоит вихрю страстей, кипящих вокруг новых героинь Настасьи и Устиньи,— вихрю, который захватывает генеральскую семью, приводит к смерти Генеральши, бунту детей, объединяет Генерала с развратником Умецким (что напоминает будущий «союз» в романе Епанчина и Тоцкого). Распадение сложившихся связей, бури, сотрясающие частную жизнь людей, составят в окончательном тексте фон для контрастно выступающей по отношению к нему гармонической личности главного героя.

Основываясь на этих планах, Достоевский начал писать, но чувство неудовлетворенности не покидало его. Ощущение перелома в замысле, необходимости придать центральным действующим лицам более значительный характер нарастало. Оно обозначилось уже в заключительных подготовительных записях первой редакции. «Генерал, она, дети. Лицо Идиота и прочее множество лиц»,— подводил итог Достоевский. И тут же снова подчеркивал: «Идиотово лицо. Ее лицо величавее. (Сильно оскорблена.)» (IX, 214).

В конце концов, отбросив написанное 2 и перебрав (как следует из приведенного выше эпистолярного свидетельства) с 4 по 18 декабря множество планов, Достоевский обрел ту «сверхзадачу», которая подчинила себе предшествующие его искания,— «идею» изобразить «вполне прекрасного человека». В письме к своему старому другу поэту А. Н. Майкову от 31 декабря 1867 г. Достоевский признавался: «Труднее этого, по-моему, быть ничего не может, в наше время особенно <…> Идея эта и прежде мелькала в некотором художественном образе, но ведь только в некотором, а надобен полный. Только отчаянное положение мое принудило меня взять эту невыношенную мысль. Рискнул, как на рулетке: «Может быть под пером разовьется!»» (XXVIII, кн. 2, 241).

2 Связный текст этого начала не сохранился, как и рукописи окончательной редакции романа, уничтоженные при возвращении в Россию из опасения таможенного досмотра; см.: Достоевская А. Г. Воспоминания. М., 1971. С. 198.

Стремясь успеть к январскому номеру «Русского вестника», с редакцией которого писатель в связи с просьбой (осенью 1867 г.) о ежемесячных денежных выплатах в счет будущего романа был связан отныне дополнительными обязательствами, Достоевский работал очень интенсивно. 24 декабря 1867 г. (5 января 1868 г.) он выслал в Петербург пять глав первой части, пообещав в сопроводительном письме «на днях» отправить шестую и седьмую главы и «не позже 1-го февраля» н. ст. доставить «вторую часть» (под второй частью подразумевались главы с восьмой по шестнадцатую первой части журнального текста романа). Шестую и седьмую главы Достоевский выслал 30 декабря 1867 г. (11 января 1868 г.). Всего, по подсчетам А. Г. Достоевской, в двадцать три дня он написал «около шести печатных листов (93 страницы)» для январской книжки «Русского вестника».1 Приступив к работе над второй половиной первой части 13 января н. ст., Достоевский, по его словам, «завяз с головой и со всеми способностями <…> приготавливая ее к сроку»,и отослал ее в середине февраля н. ст., опоздал «сильно» (XXVIII, кн. 2, 251, 257), но все-таки попал в февральский выпуск журнала. В дальнейшем писателю приходилось работать также в ускоренном темпе, волнуясь и постоянно думая о сроках. Принимаясь 7 марта н. ст. 1868 г. (этой датой открываются сохранившиеся наброски окончательной редакции романа) за проектирование последующих частей «Идиота», Достоевский обычно к концу месяца диктовал А. Г. Достоевской очередные главы, затем обрабатывал расшифрованные ею стенографические записи, оформлял их окончательно и препровождал в «Русский вестник» с таким расчетом, чтобы они успели попасть в текущий номер журнала, выходившего большей частью во второй половине месяца. Перерыв в публикации романа был сделан только в марте, когда писатель попросил отсрочки в связи с рождением дочери, а главное, ввиду необходимости столь же интенсивного предварительного планирования дальнейшего движения фабулы.

1 Там же. С. 169.

Рассказывая о ходе работы уже после отсылки начальных семи глав, Достоевский писал Майкову: «В общем план создался. Мелькают <…> детали, которые очень соблазняют меня и во мне жар поддерживают. Но целое? Но герой? Потому что целое у меня выходит в виде героя. Так поставилось. Я обязан поставить образ». И вслед затем он сообщал, имея в виду Настасью Филипповну, Аглаю и Рогожина, что «кроме героя» еще есть не менее важный образ «героини, а стало быть, ДВА ГЕРОЯ!!» и «еще два характера — совершенно главных, то есть почти героев»; «побочных характеров» же,— по его словам,— «бесчисленное множество». «Из четырех героев,— заключал писатель,— два обозначены в душе у меня крепко, один (видимо, Аглая.— Ред. ) еще совершенно не обозначился, а четвертый, то есть главный, то есть первый герой,— чрезвычайно слаб. Может быть, в сердце у меня и не слабо сидит, но — ужасно труден» (XXVIII, кн. 2, 241).

Таким образом, успех всего романа, «целого», для Достоевского зависел от того, насколько ему удастся представить образ человека, идеальное совершенство которого пленило бы как современников, так и потомков. 1 (13) января 1868 г. он писал об этом С. А. Ивановой: «Идея романа — моя старинная и любимая, но до того трудная, что я долго не смел браться за нее <…> Главная мысль романа — изобразить положительно прекрасного человека. Труднее этого нет ничего на свете, а особенно теперь. Все писатели, не только наши, но даже все европейские, кто только ни брался за изображение положительно прекрасного,— всегда пасовал. Потому что это задача безмерная. Прекрасное есть идеал, а идеал — ни наш, ни цивилизованной Европы — еще далеко не выработался». И далее говоря о том, что единственное «положительно прекрасное лицо» для него Христос, Достоевский перечислял лучшие образцы мировой литературы, на которые он ориентировался: это, в первую очередь, «из прекрасных лиц» стоящий «всего законченнее» Дон-Кихот Сервантеса, затем «слабейшая мысль, чем Дон-Кихот, но всё-таки огромная», Пиквик Диккенса, и, наконец, Жан Вальжан из романа «Отверженные» В. Гюго, писателя, названного Достоевским в 1862 г. в предисловии к публикации русского перевода «Собора Парижской богоматери» «провозвестником» идеи «восстановления погибшего человека» в литературе XIX в. (XX, 28). В первых двух случаях, по словам Достоевского, герой «прекрасен единственно потому, что в то же время и смешон <…> Является сострадание к осмеянному и не знающему себе цену прекрасному — а, стало быть, является симпатия и в читателе», «Жан Вальжан, тоже сильная попытка,— но он возбуждает симпатию по ужасному своему несчастью и несправедливости к нему общества» (XXVIII, кн. 2, 251). Учитывая опыт своих прешественников, Достоевский находит иное решение проблемы «прекрасного» героя, которого устами Аглаи Епанчиной охарактеризует как «серьезного» Дон-Кихота, соотнеся его с героем пушкинской баллады о «рыцаре бедном», самоотверженно посвятившим свою жизнь служению высокому идеалу.

В черных планах 21 марта н. ст. Достоевский писал:

«СИНТЕЗ РОМАНА. РАЗРЕШЕНИЕ ЗАТРУДНЕНИЯ

? Чем сделать лицо героя симпатичным читателю?

Если Дон-Кихот и Пиквик как добродетельные лица симпатичны читателю и удались, так это тем, что они смешны.

Герой романа Князь если не смешон, то имеет другую симпатичную черту: он! невинен!» (IX, 239).

Формула эта, как и рассказ о пребывании Мышкина в Швейцарии, на родине Руссо, среди патриархального пастушеского народа, в общении с детьми и природой как бы соотносят его образ с руссоистской нормой «естественного человека», которая, однако, в романе осложнена и углублена: перенесенные Мышкиным страдания, болезнь обостряют его чуткость, его способность при всей доброте и невинности «насквозь» проникать в человека.

Называя в набросках к роману героя «Князем Христом», Достоевский исходит из мысли, что нет более высокого назначения человека, чем бескорыстно всего себя отдать людям, и в то же время сознает, каким препятствием к осуществлению взаимной общечеловеческой любви и братства стали психология современного, во многом эгоистического человека, состояние общества с господством тенденций к обособлению и самоутверждению каждого из его членов. Это чувство особенно обострилось у Достоевского, как свидетельствуют «Зимние заметки о летних впечатлениях», после первого заграничного путешествия, когда писатель наблюдал жизнь Западной Европы тех лет. С тревогой думал Достоевский о подобных же силах разъединения, вызванных к жизни новой буржуазной эпохой в России.

Уже в планах первой редакции главный герой претерпевал определенную трансформацию, поднимаясь и совершенствуясь на путях «любви». В набросках ко второй редакции 12 марта 1868 г. Достоевский сформулировал в записных книжках: «В РОМАНЕ ТРИ ЛЮБВИ: 1) Страстно-непосредственная любовь — Рогожин. 2) Любовь из тщеславия — Ганя. 3) Любовь христианская — Князь» (IX, 220). Миссия Мышкина по отношению к Настасье Филипповне определялась в набросках как стремление «восстановить и воскресить человека!» (IX, 264). Трагическая же судьба Настасьи Филипповны, как отмечалось выше, была предопределена на ранних ступенях замысла. С ее образом в романе связана тема оскорбленной и поруганной «красоты». Став жертвой чувственности опекуна, «букетника» Тоцкого, а затем предметом циничного денежного торга, Настасья Филипповна «из такого ада чистая» вышла. Пораженный ее «удивительным лицом» князь размышляет над ее портретом: «Лицо веселое, а она ведь ужасно страдала, а? Об этом глаза говорят, вот эти две косточки, две точки под глазами в начале щек. Это гордое лицо, ужасно гордое, и вот не знаю, добра ли она? Ах, кабы добра! Все было бы спасено!»,— а художница Аделаида Епанчина, глядя на тот же портрет, находит, что такая красота «сила», с которой «можно мир перевернуть!» (с. 84). Имея в виду прежде всего подобную освященную страданием, одухотворенную красоту, Достоевский в раздел тетради, заполненной подготовительными записями, озаглавленный «Нотабены и словечки», внес заметку:

«Мир красотой спасется.

Два образчика красоты» (IX, 222).

Мысль эта повторена в третьей части романа (как суждение Мышкина в пересказе Ипполита Терентьева, в ночь, когда последний решал для себя вопрос «быть или не быть»). Здесь говорится: «мир спасет красота!» (с. 384).

В одном из ранних планов (от 12 марта н. ст.) действие, связанное с Настасьей Филипповной, представлялось следующим образом: «С Н<астасьей> Ф<илипповной> дело идет весь роман так: Сначала ошеломленная, что стала княгиней,— в прачки. Потом — строгой и гордой княгиней. Аглая устраивает ей публичное оскорбление (сцена). 4-я часть (кончается).

Разврат неслыханный. Исповедь Князя Аглае Темное исчезновение, ищут, в борд<еле>. Хочет умертвить себя.

Восстановление. Аглая и Князь перед нею, ищут спасти ее. Она умирает или умерщвляет себя. NB. Рогожин. Аглая выходит за Князя — или Князь умирает.

Князь робок в изображении всех своих мыслей, убеждений и намерений. Целомудрие и смирение. Но тверд в деле.

Главное социальное убеждение его, что экономическое учение о бесполезности единичного добра есть нелепость. И что всё-то, напротив, на личном и основано» (IX, 227).

Постепенно образ Настасьи Филипповны все более очищается, оттеняется богатство ее внутреннего мира и в то же время подчеркивается полная утрата ею веры в себя, ее болезненное состояние, одержимость.

Взаимоотношения Мышкина и Настасьи Филипповны предстают в эволюции: вначале он «любил ее, о, очень любил…». Позднее же, после мучительного времени, проведенного подле нее, как рассказывает князь Аглае, Настасья Филипповна «угадала», что ему уже «только жаль» ее, но в то же время у него точно сердце «прокололи раз навсегда» (с. 435). В жизнь Мышкина входит Аглая, о которой, по его признанию, князь вспоминал как «о свете» (с. 432). Среди набросков от середины апреля выделена запись: «РАЗВИТИЕ ПО ВСЕМУ РОМАНУ ЧУВСТВ КНЯЗЯ К АГЛАЕ» (IX, 254). Прототипом ее послужила Анна Васильевна Корвин-Круковская, ставшая впоследствии женой участника Парижской коммуны Ш.-В. Жаклара,— девушка подобного же характера и социального положения. С нею Достоевский познакомился, напечатав в 1864 г. в «Эпохе» ее первые литературные опыты — рассказы «Сон» и «Михаил». Писатель был увлечен Анютой Корвин-Круковской, сделал ей предложение, которое, однако, не привело к браку. Ситуация эта во многом напоминала положение Мышкина как возможного жениха Аглаи. Вообще история знакомства Достоевского с семьей Корвин-Круковских: матерью Елизаветой Федоровной, старшей дочерью Анютой и младшей — будущим знаменитым математиком С. В. Ковалевской — отразилась в изображении отношений Мышкина с семейством Епанчиных, вплоть до прозвучавшего в обеих гостинных рассказа о смертной казни — воспоминаний писателя о минутах, проведенных им перед внезапной отменой расстрела на Семеновском плацу.1

1 Ковалевская С. В. Воспоминания детства… М., 1960. С. 88—122.

Аглая отчасти близка к ряду своих реальных и литературных современниц и жаждет, как тургеневская героиня из «Накануне», по выражению Добролюбова, «деятельного добра», «пользу приносить». Она глубже других поняла и оценила Мышкина, недаром она не только сравнивает его с «рыцарем бедным», не только считает его «за самого честного и за самого правдивого человека, всех честнее и правдивее», но и произносит проникновенные слова о «двух умах», по особому раскрывающие авторский подтекст названия романа, связанный с традицией изображения «дурака» и юродивого в народных сказках и древнерусской литературе: «…если говорят про вас, что у вас ум… то есть, что вы больны иногда умом, то это несправедливо; я так решила и спорила, потому что хоть вы и в самом деле больны умом (вы, конечно, на это не рассердитесь, я с высшей точки говорю), то зато главный ум у вас лучше, чем у них всех, такой даже, какой им и не снился, потому, что есть два ума: главный и не главный» (с. 429).

В подготовительных заметках к роману Достоевский отмечал сочетание в Аглае «ребенка» и «бешеной женщины», чистоты и стыдливости с непомерной гордостью. Не случайно в так называемой «сцене соперниц» она «падает», оскорбляя Настасью Филипповну и вызывая в ней ответное чувство гордого негодования.

Столь же сложен психологически и образ четвертого участника конфликтной ситуации — Рогожина. Мрачная любовь-страсть к Настасье Филипповне выбила его из обычной жизненной колеи. Его натура не лишена стихийных народных черт — широты, внутренней силы, порывов благородства. Несмотря на необразованность, он наделен глубоким умом, способным постигать суть вещей. Но в нем живет и собственник, вобравший веками выработавшиеся инстинкты его предков-накопителей. Не случись с ним «этой напасти», не повстречайся ему Настасья Филипповна, «пожалуй», стал бы он в скором времени, как говорит ему Мышкин, «точь-в-точь» как отец, засел бы в угрюмом родительском доме с послушной женой «ни одному человеку не веря <…> и только деньги молча и сумрачно наживая». Союз между ним и «мечтательницей» Настасьей Филипповной, тянущейся душою к Мышкину, вряд ли возможен, и понимание этого держит его в состоянии постоянного озлобления. Иногда в редкие минуты уважения к нему Настасьи Филипповны, как например в эпизоде с чтением принесенной ею «Истории» Соловьева, проявляется и в нем жажда почувствовать себя «живым человеком». Желая моментами верить в его «огромное сердце», Мышкин сознает, что не сможет Рогожин стать «братом» и «другом» Настасьи Филипповны, не вынесет своих ревнивых мук, рождающих ненависть вместо любви.

Непосредственным толчком к оформлению образа купца-убийцы явился судебный процесс московского купца В. Ф. Мазурина, убившего ювелира Калмыкова. Подробные отчеты по его делу с описанием обстоятельств убийства и сведениями о самом преступнике были опубликованы в газетах в конце ноября 1867 г., т. е. как раз в то время, когда писатель начал обдумывать вторую, окончательную редакцию «Идиота». Как и Рогожин, Мазурин принадлежал к известной купеческой семье, был потомственным почетным гражданином, владельцем доставшегося ему после смерти отца двухмиллионного капитала, жил в фамильном доме вместе с матерью. Там он и зарезал бритвой, крепко связанной бечевою, «чтоб бритва не шаталась и чтоб удобнее было ею действовать», свою жертву. Труп убитого Калмыкова он спрятал в нижнем этаже, накрыв купленной им американской клеенкой и поставив рядом четыре поддонника со ждановской жидкостью (средство для дизенфекции и уничтожения зловония); в магазине купца, где было совершено убийство, полиция, кроме того, нашла нож со следами крови, купленный Мазуриным «для домашнего употребления». Ряд подобных деталей предваряет и сопровождает картину гибели Настасьи Филипповны. В романе есть и прямое упоминание о Мазурине: на своих именинах, в первый день действия романа, «в конце ноября» 1867 г., Настасья Филипповна говорит о прочитанных ею газетных сообщениях по этому делу, 1 и это звучит как зловещее предзнаменование.2 Однако по своему внутреннему облику Рогожин не похож на Мазурина, он сложнее и человечнее.

1 См.: Моск. ведомости. 1867. 26 ноября. N 259; Голос. 1867. 29 ноября. N 330.

2 См.: Дороватовская-Любимова В. С. «Идиот» Достоевского и уголовная хроника его времени // Печать и революция, 1928. N 3. С. 37—38.

Как отметила А. Г. Достоевская, своего любимого героя — Мышкина писатель наделил автобиографическими чертами.3 Линия же отношений Мышкина и Настасьи Филипповны могла быть подсказана рядом моментов из жизни издателя журнала «Русское слово» графа Г. А. Кушелева-Безбородко, который, как и князь Мышкин, был «последним в роде», стал обладателем большого наследства, страдал тяжелым нервным недугом, занимался благотворительностью, прослыл чудаком, «полоумным» и женитьба которого на «красивой авантюристке» Л. И. Кроль возбудила много толков. Но, по верному замечанию исследователя, реальный образ Кушелева был «слишком мелок для той грандиозной идеи, к которой романист пришел в ходе творческой работы». 4

3 См.: Достоевская А. Г. Дневник. 1867. M., I923. С. 111—114, 154—155; Гроссман Л. П. Семинарий по Достоевскому. М.; Пг., 1922. С. 58—60.

4 См.: Назиров Р. Г. Герои романа «Идиот» и их прототипы // Рус. лит. 1970. N 2. С. 115—120.

Достоевский ставит перед собой задачу показать, «как отражается Россия» в судьбе и размышлениях князя, который смущен «громадностью новых впечатлений <…> забот, идей» и ищет ответы на вопрос «что делать?». Подчеркивая сопричастность своего героя судьбам родины и ее людей, он записывает: «Все вопросы и личные Князя <…> и общие решаются в нем, и в этом много трогательного и наивного, ибо в самые крайние трагические и личные минуты свои Князь занимается разрешением и общих вопросов…» ( IX, 252, 256, 240). И далее: «Князь только прикоснулся к их жизни. Но то, что бы он мог сделать и предпринять, то все умерло с ним. Россия действовала на него постепенно. Прозрения его.

Но где только он ни прикоснулся — везде он оставил неисследимую черту.

И потому бесконечность историй в романе (misérabl’ей 5 всех сословий) рядом с течением главного сюжета» (IX, 242; ср.: 252).

5 отверженных (франц.).

В соответствии с этой программой Мышкин уже на первых страницах романа обращен душой к России, едет на родину полный ожидания И интереса ко всему, что там происходит Вернувшись в Петербург, он убеждается, что «есть, что делать на нашем русском свете», становясь своеобразным «деятелем» в духе «почвеннических» идей, дорогих самому Достоевскому. Западной цивилизации, идеалу буржуазного комфорта автор и его герой противополагают идею самобытного пути России, а оторвавшемуся от «почвы» верхнему слою — ее народ, в натуре которого, как полагал Достоевский, были заложены начала подлинного общечеловеческого братства. Мышкин свободно и чистосердечно говорит с лакеем и с пьяным солдатом, продавшим ему оловянный крест за серебряный. Мышкин становится свидетелем и участником споров и обсуждений самых различных актуальных вопросов современной жизни: о новых судах и адвокатах, доходящих до «извращения» понятий о гуманизме, о преступлениях и их причинах, о праве силы и парадоксальном освещении его в нашумевшей книге Прудона, о железных дорогах и самочувствии человека эпохи «промышленного» прогресса, о «благодетелях» человечества типа Мальтуса с его теорией перенаселения, о русских либералах, о национальной самобытности русской литературы, о будущем России и т. п.

Широко представлены в «Идиоте» и различные «фантастические» слои русского общества. Между «мизераблями всех сословий» выделяется вездесущий чиновник Лебедев, «гениальная фигура», по определению автора.— Он «и предан, и плачет, и молится, и надувает Князя, и смеется над ним. Надувши, наивно и искренно стыдится Князя» (IX, 252—253). В том же ряду и отставной поручик, «кулачный боец» Келлер, автор фельетона против Мышкина, а затем шафер на его несостоявшейся свадьбе «Фантастичны» и отставной генерал Иволгин, вдохновенный враль и фантазер, жилец Иволгиных Фердыщенко, человек без определенных занятий, циник и «шут», мнимый сын Павлищева Бурдовский, больной и косноязычный, со всей сопровождающей его компанией «Истории» их воссоздают «хаотическое» течение современной жизни в самых разнообразных отражениях.

Особое место среди вставных повестей занимает «Необходимое объяснение» Ипполита Терентьева. «Бунт» его играет важную роль в общем идейно-философском звучании романа. В соприкосновении с этими смятенными «фантастическими» персонажами ярко обнаруживается своеобразие детски-мудрого героя.

В тексте упоминаются среди ряда других характерных знамений времени два преступления, о которых Достоевский прочел в «Голосе» незадолго до начала или в период работы над «Идиотом»,— убийство восемнадцатилетним гимназистом польского происхождения, дворянином Витольдом Горским в Тамбове с целью ограбления в доме купца Жемарина, где он давал уроки его одиннадцатилетнему сыну, шести человек (жены Жемарина, его матери, сына, родственницы, дворника и кухарки) и убийство и ограбление девятнадцатилетним студентом Московского университета Даниловым ростовщика Попова и его служанки Нордман. В первом преступлении Достоевского особенно потряс ряд подробностей: Горский характеризовался учителями как умный юноша, любивший чтение и литературные занятия; задумав преступление, он заблаговременно достал не совсем исправный пистолет и починил его у слесаря, а также по специально сделанному рисунку заказал у кузнеца нечто вроде кистеня, объяснив, что подобный инструмент необходим ему для гимнастики. Горский признал себя на суде неверующим.1

1 См.: Голос. 1868. 10 марта. N 70.

Достоевскому он казался характерным представителем той части молодежи, на которую «нигилистические» теории 1860-х годов имели отрицательное влияние. Первое сообщение о деле Данилова появилось в момент публикации начальных глав «Преступления и наказания» и поразило современников и самого писателя некоторым сходством между ситуацией, воссозданной в романе, и обстоятельствами убийства, совершенного образованным преступником, о незаурядной внешности и уме которого говорилось в последующих хрониках. В конце ноября 1867 г., в период обдумывания замысла «Идиота» стала известна знаменательная подробность. По показаниям арестанта М. Глазкова, которого убийца вынуждал принять на себя вину, Данилов совершил убийство после разговора с отцом. Сообщив ему о своем намерении жениться, Данилов получил совет «не пренебрегать никакими средствами и, для своего счастья, непременно достать денег, хотя бы и путем преступления». 1 В «Идиоте» отсвет этих историй падает на изображение молодых «позитивистов», в частности племянника Лебедева, которого дядя называет убийцей «будущего второго семейства Жемариных». Сопоставление компании Бурдовского с Горским и Даниловым, очевидно, преследовало цель показать, что естественнонаучные и материалистические теории 60-х годов могли быть в вульгаризированном, «уличном» варианте использованы для оправдания преступлений, вели к «шатанию мысли». Мотив этот, однако, подчинен в романе общему его критическому пафосу, направленному против антидуховного начала нового буржуазного «века», когда предметом купли и продажи стали красота и человеческое достоинство, а страсть к наживе и денежный ажиотаж заменили прежние идеалы. Крушение нравственных устоев в «век пороков и железных дорог» — тема «апокалипсических» речей Лебедева.

1 Голос. 1867. 19 ноября. N 320.

Противопоставляя в лице Мышкина своеволию и индивидуализму начало любви и прощения, Достоевский не лишает своей симпатии и сочувствия бунтующих, непокорных своих героев. Особая привлекательность Настасьи Филипповны, неотразимость ее красоты — в ее гордой непримиримости, максимализме ее чувств и стремлений. Больной чахоткой юноша Ипполит доходит до дерзкого богоборчества, протестуя против того, что было обречено на смерть и уничтожение даже такое «великое и бесценное» явление, как Христос.

В ходе обдумывания фабулы романа, вскоре после того как выясняется, что князю не удастся спасти Настасью Филипповну от ножа Рогожина, в одной из ранних (апрельских) записей появляется первый проект заключительных частей романа: «ИДИОТ ВИДИТ ВСЕ БЕДСТВИЯ. БЕССИЛИЕ ПОМОЧЬ. ЦЕПЬ И НАДЕЖДА. СДЕЛАТЬ НЕМНОГО. ЯСНАЯ СМЕРТЬ. АГЛАЯ НЕСЧАСТНА. Нужда ее в Князе» (IX, 241).

Вскоре этот проект конкретизируется: «NB. Симпатичнее написать, и будет хорошо.

Главная задача: характер Идиота. Его развить. Вот мысль романа. Как отражается Россия. Все, что выработалось бы в Князе, угасло в могиле. И потому, указав постепенно на Князя в действии, будет довольно.

Но! Для этого нужна фабула романа.

Чтоб очаровательнее выставить характер Идиота (симпатичнее), надо ему и поле действия выдумать. Он восстановляет Н<астасью> Ф<илипповну> и действует влиянием на Рогожина. Доводит Аглаю до человечности, Генеральшу до безумия доводит в привязанности к Князю и в обожании его.

Сильнее действие на Рогожина и на перевоспитание его. (Ганя пробует сойтись с Рогожиным). Аделаида — немая любовь. На детей влияние. На Ганю — до мучения («Я взял свое»). NB. (Варя и Птицын отделились.) Даже Лебедев и Генерал. Генерал в компании Фердыщенка. Кража с Фердыщенкой» (IX, 252).

В более поздних (сентябрьских) набросках, когда Достоевский уже работал над третьей частью, сосуществуют рядом два плана окончания романа, с акцентированием в первом из них основной черты каждого из действующих лиц: «Аглая уже помирилась с семейством даже. Торжественно невеста Князя — и вдруг смерть Н<астасьи> Ф<илипповны>. Князь не прощает Аглае. С детьми.

В Князе — идиотизм!. В Аглае — стыдливость. Ипполит — тщеславие слабого характера. Н<астасья> Ф<илипповна> — беспорядок и красота (жертва судьбы). Рогожин — ревность. Ганя: слабость, добрые наклони <ости>, ум, стыд, стал эмигрантом. Ев<гений> П<авлович> — последний тип русского помещика-джентельмена. Лизавет<а> Прокоф<ьевна> — дикая честность. Коля — новое поколение.

Оказывается, что Капитанша преследовала Генерала по наущению Ипполита. Ходит по его дудке. Все по его дудке. Власть его над всеми» (IX, 280).

В другом плане развязка вновь перекликается с намечавшейся первоначально: «Под конец Князь: торжественно-спокойное его состояние! Простил людям.

Пророчества. Разъяснения каждому себя самого. Времени. Прощение Аглаи.

Аглая с матерью — живет и путешествует» (там же).

В эту же пору Достоевский испробывал и ряд иных поворотов сюжета. Размышляя, не сделать ли Ипполита «главной осью всего романа», писатель составил план, по которому тот с помощью различных психологических ухищрений донимал князя, «овладел» всеми остальными героями, разжигая и стравливая их, и кончал местью всем и убийством Настасьи Филипповны: «ГЛАВНОЕ. NB. КНЯЗЬ НИ РАЗУ НЕ ПОДДАЛСЯ ИППОЛИТУ И ПРОНИКНОВЕНИЕМ В НЕГО (ОБ ЧЕМ ПРО СЕБЯ ЗНАЕТ ИППОЛИТ И ЗЛИТСЯ ДО ОТЧАЯНИЯ) И КРОТОСТИЮ С НИМ ДОВОДИТ ЕГО ДО ОТЧАЯНИЯ. Князь побеждает его доверчивостью.

СЦЕНА УБИЙСТВА. СУД. ИППОЛИТ В ОТЧАЯНИИ УМИРАЕТ.

Измучил Генерала, Ганю, Колю, Аглаю, Рогожина, мальчика» (IX, 277—278).

В конце концов писатель отказался от подобного, не подготовленного предшествующим повествованием изображения Ипполита.

В процессе работы над первой и второй редакцией «Идиота» у Достоевского возникали ассоциации с трагедией Шекспира «Отелло»: «ИЗ ГЛАВНОГО. 1) Сцена (во храме) в день брака, до прихода Аглаи, наедине между Князем и Н<астасьей> Ф<илипповной>. Князь, вынеся во все это время скандала ужасные мучения от сошедшей с ума Н<астасьи> Ф<илипповны>, наконец в утро брака говорит с ней по сердцу: Н<астасья> Ф<илипповна>, и в отчаянии и в надежде, обнимает его, говорит, что она недостойна, клянется и обещается. Князь просто и ясно (Отелло) говорит ей, за что он ее полюбил, что у него не одно сострадание (как передал ей Рогожин и мучил ее Ипполит), а и любовь и чтоб она успокоилась. Князь вдруг пьедестально высказывается. 2) Тут входит Аглая, спокойно, величаво и просто грустная, говорит, что во всем виновата, что не стоила любви Князя, что она избалованная девушка, ребенок; что она вот за что полюбила Князя (и тут Отелло) : наивная и высокая речь, где Н<астасья> Ф<илипповна> чувствует всю безмерность ее любви, а Аглая, думая выставить недостаточность и ничтожность своей любви и тем успокоить Н<аcтасью> Ф<илипповну> и Князя,— напротив, наивно и себе неведомо, только выставляет великость, глубину и драгоценность своего чувства. Несколько ласковых слов с Н<астасьей> Ф<илипповной>, но через силу, несколько наивност<ей>, — расстаются. Н<астасья> Ф<илипповна>, пораженная, и Князь предчувствует, что с отчаянием в лице идет одеваться, а Аглая уходит к Гане, и там истерическая сцена сожжения пальца. Затем сцена Гани с Ипполитом, который перетаскивается к Князю, свадьба, вечер, будущий мир России и человечества и экономические разговоры.

А затем заключение» (IX. 284—285).

Однако неожиданная для Аглаи метаморфоза была отвергнута, и Достоевский вернулся к намеченной ранее «сцене двух соперниц», в которой Аглая нравственно «падает». По июньско-июльским планам вслед за сценой этой предполагалось авторское отступление с прямым выражением своего отношения к событиям и герою: «NB. главное. После сцены двух соперниц: Мы признаемся, что будем описывать странные приключения. Так как трудно их объяснить, то ограничимся фактом. Мы соглашаемся, что с Идиотом ничего и не могло произойти другого. Доскажем же конец истории лица, который, может быть, и не стоил бы такого внимания читателей,— соглашаемся с этим.

Действительность выше всего. Правда, может быть, у нас другой взгляд на действительность 1000 душ, 1 пророчества — фантасти<ческая> действит<ельность>. Может быть, в Идиоте человек-то более действит<елен>. Впрочем, согласны, что нам могут сказать: «Все это так, вы правы, но вы не умели выставить дела, оправдать факты, вы художник плохой». Ну тут уж, конечно, нечего делать» (IX, 276).

1 Вероятно, имеется в виду: роман А. Ф. Писемского «Тысяча душ».

Мысли эти дают ключ к заглавию и поэтике романа. Они перекликаются с основным его лейтмотивом (ср., например, обращенные к Мышкину слова Настасьи Филипповны, перед уходом ее с Рогожиным: «Прощай, князь, в первый раз человека видела!» — или Ипполита, перед попыткой самоубийства: «Стойте так, я буду смотреть. Я с Человеком прощусь».— С. 179, 420). Позднее, в «Братьях Карамазовых», во введении «От автора», предупреждая читателей, что его герой Алексей Федорович Карамазов — «человек странный, даже чудак», автор присоединился к тем, кто не увидит в нем «частность и обособление»: «Ибо не только чудак «не всегда» частность и обособление, а напротив, бывает так, что он-то, пожалуй, и носит в себе иной раз сердцевину целого, а остальные люди его эпохи — все каким-нибудь наплывным ветром, на время почему-то от него оторвались…» (XIV, 5).

В «Идиоте» Достоевский, стремясь к многозначности образа Мышкина, его предельной емкости, отказался от каких-либо авторских комментариев. В записных книжках подчеркивалась задача представить «князя сфинксом»: «Сам открывается, без объяснений от автора, кроме разве первой главы» (IX, 248). В соответствии с такой художественной установкой строится и повествование о дальнейших после встречи Настасьи Филипповны и Аглаи событиях. О них читатель узнает или из скупых фактических сообщений, или из иронически воспроизведенных «слухов», распространившихся в обществе.

Беспокоясь о целостности восприятия «Идиота» читателями и сожалея, что при самой большой гонке печатанье романа не успевает завершиться в декабре, Достоевский писал 26 октября (7 ноября) 1868 г.

С. А. Ивановой: «Наконец, и (главное) для меня в том, что эта 4-я часть и окончание ее — самое главное в моем романе, то есть для развязки романа почти и писался и задуман был весь роман» (XXVIII, кн. 2, 318). «Гибель героини, взаимное сострадание двух соперников, двух названных братьев, над трупом любимой женщины, возвещающее им обоим безнадежный исход на каторгу или в сумасшедший дом»,— так охарактеризовал Л. П. Гроссман развязку романа. Она возникла на сравнительно поздней стадии работы, 4 октября 1868 г., когда рядом с заметкой: «Рог<ожин> и Князь у трупа. Final» — автор написал в знак своего удовлетворения новым творческим открытием: «Недурно» (IX, 283). Последние главы четвертой части (VIII—XI) и «Заключение» вышли в свет уже в виде отдельного приложения к журналу за прошлый год одновременно с февральской книжкой «Русского вестника» за 1869 г.

Несмотря на мрачный, трагический финал, пафос любви к жизни и людям остается господствующим в романе. Светлую нить, которую Достоевский в сделанных еще в марте 1868 г. набросках обозначил как «цепь и надежда», он вплетает в эпилог романа, где Радомский извещает о судьбе Мышкина Колю Иволгина и Веру Лебедеву, собираясь вскоре вернуться в Россию новым человеком. Вера Лебедева и Коля Иволгин — представители нового молодого поколения, принявшего эстафету Мышкина.

Первые отзывы о романе дошли до Достоевского еще до окончания «Идиота» от его петербургских корреспондентов. После выхода в свет январского номера журнала с начальными семью главами в ответ на взволнованное признание Достоевского в письме от 18 февраля (1 марта) 1868 г. в том, что он сам ничего не может «про себя выразить» и нуждается в «правде», жаждет «отзыва». А. Н. Майков писал: «…имею сообщить Вам известие весьма приятное: успех. Возбужденное любопытство, интерес многих лично пережитых ужасных моментов, оригинальная задача в герое <…> Генеральша, обещание чего-то сильного в Настасье Филипповне, и многое, многое — остановило внимание всех, с кем говорил я…». Далее Майков ссылается на общих знакомых — писателя и историка литературы А. П. Милюкова, экономиста Е. И. Ламанского, а также на критика Н. И. Соловьева, который просил передать «свой искренний восторг от «Идиота»» и свидетельствовал, что «видел на многих сильное впечатление». 2 Однако в связи с появлением в февральской книжке «Русского вестника» окончания первой части Майков в письме от 14 марта 1868 г., определяя художественное своеобразие романа, оттенил свое критическое отношение к «фантастическому» освещению в нем лиц и событий: «…впечатление вот какое: ужасно много силы, гениальные молнии (напр<имер>, когда Идиоту дали пощечину и что он сказал, и разные другие), но во всем действии больше возможности и правдоподобия, нежели истины. Самое, если хотите, реальное лицо — Идиот (это вам покажется странным?), прочие же все как бы живут в фантастическом мире, на всех хоть и сильный, определительный, но фантастический, какой-то исключительный блеск. Читается запоем, и в то же время — не верится. «Преступл<ение> и наказ<ание>», наоборот,— как бы уясняет жизнь, после него как будто яснее видишь в жизни <…> Но — сколько силы! сколько мест чудесных! Как хорош Идиот! Да и все лица очень ярки, пестры — только освещены-то электрическим огнем, при котором самое обыкновенное, знакомое лицо, обыкновенные цвета — получают сверхъестественный блеск, и их хочется как бы заново рассмотреть <…> В романе освещение, как в «Последнем дне Помпеи»: и хорошо, и любопытно (любопытно до крайности, завлекательно), и чудесно!». Соглашаясь, что это «суждение, может быть, и очень верно», Достоевский в ответном письме от 21—22 марта (2—3 апреля) 1868 г. выдвинул ряд возражений: указал на то, что «многие вещицы в конце 1-й части взяты с натуры, а некоторые характеры просто портреты». Особенно он отстаивал «совершенную верность характера Настасьи Филипповны» (XXVIII, кн. 2, 273, 283). А в письме к С. А. Ивановой от 29 марта (10 апреля) 1868 г. автор отмечал, что идея «Идиота» — «одна из тех, которые не берут эффектом, а сущностью» (XXVIII, кн. 2, 292).

1 Гроссман Л. П. Достоевский-художник // Творчество Достоевского М., 1959. С. 354.

2 Майков А. Н. Письма к Ф. М. Достоевскому / Публ. Т. Н. Ашимбаевой // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1982. Л., 1984. С. 65, 66—67.

Первые две главы второй части (Мышкин в Москве, слухи о нем, письмо его к Аглае, возвращение и визит к Лебедеву) были встречены Майковым очень сочувственно: он увидел в них «мастерство великого художника <…> в рисовании даже силуэтов, но исполненных характерности» 2. В более позднем письме от 30 сентября ст. ст. (когда уже была напечатана вся вторая часть и начало третьей) Майков, утверждая, что «прозреваемая» им идея «великолепна», от лица читателей повторил свой «главный упрек в фантастичности лиц».3

1 Там же. С. 67.

2 См.: Ф. М. Достоевский: Статьи и материалы. / Под ред. А. С. Долинина. Л., М., 1924. Сб. 2. С. 351, 353.

3 Майков А. Н. Письма к Ф. М. Достоевскому… // Памятники культуры. Ежегодник 1982. С. 73.

Подобную же эволюцию претерпели высказывания о романе H. H. Страхова. В письме от середины марта 1868 г. он одобрил замысел: «Какая прекрасная мысль! Мудрость, открытая младенческой душе и недоступная для мудрых и разумных,— так я понял Вашу задачу. Напрасно вы боитесь вялости; мне кажется, с «Преступления и наказания» Ваша манера окончательно установилась, и в этом отношении я не нашел в первой части «Идиота» никакого недостатка».4 Познакомившись с продолжением романа, за исключением четырех последних глав, Страхов обещал Достоевскому написать статью об «Идиоте», которого он читал «с жадностью и величайшим вниманием» (письмо от 31 января 1869 г.).5 Однако намерения своего он не выполнил. Косвенный упрек себе как автору «Идиота» Достоевский прочел в опубликованной в январском номере «Зари» статье Страхова, в которой «Война и мир» противополагалась произведениям с «запутанными и таинственными приключениями», «описанием грязных и ужасных сцен», «изображением страшных душевных мук».6 Спустя два года Страхов, вновь вернувшись к сопоставлению Толстого и Достоевского, прямо и категорично признал «Идиота» неудачей писателя. «Очевидно — по содержанию, по обилию и разнообразию идей,— писал он Достоевскому 22 февраля ст. ст. 1871 г.,— Вы у нас первый человек, и сам Толстой сравнительно с Вами однообразен. Этому не противоречит то, что на всем Вашем лежит особенный и резкий колорит. Но очевидно же: Вы пишете большею частью для избранной публики, и Вы загромождаете Ваши произведения, слишком их усложняете. Если бы ткань Ваших рассказов была проще, они бы действовали сильнее. Например «Игрок», «Вечный муж» произвели самое ясное впечатление, а все, что Вы вложили в «Идиота», пропало даром. Этот недостаток, разумеется, находится в связи с Вашими достоинствами <…> И весь секрет, мне кажется, состоит в том, чтобы ослабить творчество, понизить тонкость анализа, вместо двадцати образов и сотни сцен остановиться на одном образе и десятке сцен. Простите <…> Чувствую, что касаюсь великой тайны, что предлагаю Вам нелепейший совет перестать быть самим собою, перестать быть Достоевским>. 1

4 Шестидесятые годы. Л., 1940 С. 258—259

5 Там же. С 262.

6 Заря. 1869. N 1. С. 124.

1 Шестидесятые годы. С. 271.

Сам писатель с частью этих замечаний вполне соглашался. Закончив роман, он не был доволен им, считал, что «не выразил и 10-й доли того, что <…> хотел выразить», «хотя все-таки,— признавался он С. А. Ивановой в письме от 25 января (6 февраля) 1869 г.,— я от него не отрицаюсь и люблю мою неудавшуюся мысль до сих пор» (XXIX, кн. 1, 10)

Вместе с тем, размышляя над предъявленными ему требованиями и соотнося «Идиота» с современной ему литературой, Достоевский отчетливо осознавал отличительные черты своей манеры и отвергал рекомендации, которые помешали бы ему «быть самим собой». В этом плане особо следует отметить встречающиеся в его ответных письмах Майкову и Страхову периода работы над «Идиотом» самохарактеристики. 11(23) декабря 1868 г. Достоевский писал Майкову: «Совершенно другие я понятия имею о действительности и реализме, чем наши реалисты и критики». Утверждая, что его «идеализм» реальнее «ихнего» реализма, писатель замечал, что если бы «порассказать» о том, что «мы все, русские, пережили в последние 10 лет в нашем духовном развитии», критики-«реалисты», привыкшие к изображению одного лишь прочно устоявшегося и оформившегося, «закричат, что это фантазия!», в то время как именно это есть, по его убеждению, «исконный, настоящий реализм!» По сравнению с поставленной им перед собой задачей создания образа «положительно прекрасного человека» бледным и незначительным казался ему герой А. Н. Островского Любим Торцов, воплощавший, по заключению автора «Идиота» в том же письме, «все, что идеального позволил себе их реализм» (XXVIII, кн. 2, 329). Откликаясь в письме к Страхову от 26 февраля (10 марта) 1869 г. на статью его о Толстом и «с жадностию» ожидая его «мнения» об «Идиоте», Достоевский подчеркивал: «У меня свой особенный взгляд на действительность (в искусстве), и то, что большинство называет почти фантастическим и исключительным, то для меня иногда составляет самую сущность действительного. Обыденность явлений и казенный взгляд на них, по-моему, не есть еще реализм, а даже напротив». И далее в развитие мысли нереализованного авторского отступления из летних набросков к «Идиоту» 1868 г. (см. с. 633) спрашивал своего адресата: «Неужели фантастический мой «Идиот» не есть действительность, да еще самая обыденная! Да именно теперь-то и должны быть такие характеры в наших оторванных от земли слоях общества,— слоях, которые в действительности становятся фантастичными. Но нечего говорить! В романе много написано наскоро, много растянуто и не удалось, но кой-что и удалось. Я не за роман, а я за идею мою стою» (XXIX, кн.1, 19).

Из ранних эпистолярных откликов более всего могло обрадовать Достоевского сообщение о возбужденном после появления первой части интересе к «Идиоту» у читающей публики его давнего знакомого доктора С. Д. Яновского, писавшего из Москвы 12 апреля ст. ст. 1868 г. о том, что «масса вся, безусловно вся в восторге!» и «везде», «в клубе, в маленьких салонах, в вагонах на железной дороге», только и говорят о последнем романе Достоевского, от которого, по высказываниям, «просто не оторвешься до последней страницы». Самому Яновскому личность Мышкина полюбилась так, «как любишь только самого себя», а в истории Мари, рассказе о сюжете картины «из одной головы» приговоренного, сцене разгадывания характеров сестер он увидел «торжество таланта» Достоевского.1

1 См.: Ф. М. Достоевский: Статьи и материалы. Сб. 2. С. 375—376.

Об успехе «Идиота» у читателей свидетельствуют и отзывы газет о первой части романа. Корреспондент «Голоса» в обзоре «Библиография и журналистика» объявлял, что «Идиот» «обещает быть интереснее романа «Преступление и наказание» <…> , хотя и страдает теми же недостатками — некоторою растянутостью и частыми повторениями какого-нибудь одного и того же душевного движения», и трактует образ князя Мышкина как «тип», который «в таком широком размере встречается, может быть, в первый еще раз в нашей литературе», но в жизни представляет «далеко не новость»: общество часто «клеймит» таких людей «позорным именем дураков и идиотов», но они «по достоинствам ума и сердца стоят несравненно выше своих подлинных хулителей» 2. Составитель «Хроники общественной жизни» в «Биржевых ведомостях» выделял «Идиота» как произведение, которое «оставляет за собою всё, что появилось в нынешнем году в других журналах по части беллетристики», и отмечая глубину и «совершенство» психологического анализа в романе, подчеркнул внутреннее родство центрального героя и его создателя. «Каждое слово, каждое движение героя романа, князя Мышкина,— писал он,— не только строго обдумано и глубоко прочувствовано автором, но и как бы пережито им самим».3 По определению рецензента «Русского инвалида» А. П—на, «трудно угадать», что сделает автор с Мышкиным, «взрослым ребенком», «этим оригинальным лицом, насколько рельефно удастся ему сопоставить искусственность нашей жизни с непосредственной натурой, но уже теперь можно сказать, что роман будет читаться с большим интересом. Интрига завязана необыкновенно искусно, изложение прекрасное, не страдающее даже длиннотами, столь обыкновенными в произведениях г. Достоевского».4

2 Голос. 1868. 16 февр. N 47. Без подписи.

3 Биржевые ведомости. 1868. 18 февр. N 46.

4 Рус. инвалид. 1868. 24 февр. N 52.

Наиболее обстоятельный и серьезный разбор первой части романа был дан в статье «Письма о русской журналистике. «Идиот». Роман Достоевского», помещенной в «Харьковских губернских ведомостях», за подписью «К». «Письма» начинались с напоминания о «замечательно-гуманном» отношении Достоевского к «униженным и оскорбленным личностям» и его умении «верно схватить момент высшего потрясения человеческой души и вообще следить за постепенным развитием ее движений» как о тех качествах его дарования и особенностях литературного направления, которые вели к «Идиоту». Обозначившиеся контуры построения романа в статье характеризовались следующим образом: «… пред читателем проходит ряд людей действительно живых, верных той почве, на которой они выросли, той обстановке, при которой слагался их нравственный мир, и притом лиц не одного какого-нибудь кружка, а самых разнообразных общественных положений и степени умственного и нравственного развития, людей симпатичных и таких, в которых трудно подметить хоть бы слабые остатки человеческого образа, наконец несчастных людей, изображать которых автор особенно мастер <…> В круговороте жизни, в который автор бросает своего героя,— на идиота не обращают внимания; когда же при столкновении с ним личность героя высказывается во всей ее нравственной красоте, впечатление, наносимое ею, так сильно, что сдержанность и маска спадает с действующих лиц и нравственный их мир резко обозначается. Вокруг героя и при сильном с его стороны участии развивается ход событий, исполненный драматизма». В заключение рецензент высказывал предположение об идейном смысле романа. «Трудно на основании одной только части романа судить, что автор задумал сделать из своего произведения, но его роман, очевидно, задуман широко, по крайней мере этот тип младенчески непрактичного человека, но со всей прелестью правды и нравственной чистоты, в таких широких размерах впервые является в нашей литературе».1

1 Харьковск. губ. ведомости. 1868. 18 апр. N 41.

Отрицательную оценку «Идиота» дал В. П. Буренин в трех статьях из цикла «Журналистика», подписанных псевдонимом «Z», появившихся в «С.-Петербургских ведомостях» в ходе публикации первой и второй частей романа. Находя, что Достоевский делает своего героя и окружающих его лиц «аномалиями среди обыкновенных людей», вследствие чего повествование «имеет характер некоторой фантасмагории», Буренин иронически замечал: «Роман можно было бы не только «Идиотом» назвать, но даже «Идиотами», ошибки не оказалось бы в подобном названии». В заключительной третьей статье он поставил знак равенства между изображением душевного состояния Мышкина и медицинским описанием состояния больного человека и не обнаружил в «Идиоте» связи с действительной почвой и общественными вопросами, расценил его как «беллетристическую компиляцию, составленную из множества лиц и событий, без всякой заботливости хотя о какой-либо художественной задаче».2 Позднее, в 1876 г. Буренин частично пересмотрел свою прежнюю оценку Достоевского в своих «Литературных очерках», придя к выводу, что «психиатрические художественные этюды» Достоевского имеют «полное оправдание» в русской жизни, недавно освободившейся от крепостного права, «главного и самого страшного из тех рычагов, которые наклоняли ее человеческий строй в сторону всякого бесправия и беспутства, как нравственного, так равно и социального». Но «Идиота» (наряду с «Белыми ночами») Буренин по-прежнему отнес к исключениям, уводящим в «область патологии».3

2 С.-Петербургск. ведомости. 1868. 24 февр. N 53; 6 апр. N 92; 13 сент. N 250.

3 См.: Новое время. 1876. 24 дек. N 297; псевдоним «Тор».

Менее категоричным было осуждение романа в напечатанном в январе 1869 г. анонимном обозрении «Вечерней газеты», принадлежащем, как установлено, Н. С. Лескову.4 Считая, подобно Буренину и многим другим представителям тогдашней критики, судившим о психологической системе романиста с чуждой ей эстетической позиции, что действующие лица романа «все, как на подбор, одержимы душевными болезнями», Лесков стремился все же понять исходную мысль, которой руководствовался Достоевский в обрисовке характера центрального героя. «Главное действующее лицо романа, князь Мышкин,— идиот, как его называют многие,— писал Лесков,— человек крайне ненормально развитый духовно, человек с болезненно развитою рефлексиею, у которого две крайности, наивная непосредственность и глубокий психологический анализ, слиты вместе, не противореча друг другу; в этом и заключается причина того, что многие считают его за идиота, каким он, впрочем, и был в своем детстве».1

4 См.: Столярова И. В. Неизвестное литературное обозрение Н. С. Лескова // Учен. зап. Ленингр. ун-та. 1968. N 339. Сер. филол. наук. Вып. 72. С. 224—229.

1 Вечерняя газ. 1869. 1 янв. N 1.

Статья Лескова была последним критическим откликом, появившимся до публикации заключительных (пятой-двенадцатой) глав четвертой части. После завершения печатания «Идиота» Достоевский естественно ожидал более всестороннего и детального анализа романа. Но такого обобщающего отзыва не последовало. Вообще в течение ближайших двух лет о романе не появилось ни одной статьи или рецензии, что очень огорчало писателя, утверждая его в мысли о «неуспехе» «Идиота». Причина молчания крылась отчасти в противоречивости идеологического звучания романа, гуманистический пафос которого сложным образом сочетался с критикой «современных нигилистов»: изображенная в нем борьба идей не получила разрешения, которое бы полностью удовлетворило рецензентов как консервативного или либерального, так и демократического лагеря. С другой же стороны, тогдашняя критика еще не была достаточно подготовлена к восприятию эстетического новаторства Достоевского, в художественной системе которого роль «фантастических», «исключительных» элементов реальной жизни выступала столь резко.

Наиболее глубоко проникнуть в замысел романа и в полной мере оценить значение его удалось при жизни Достоевского M. E. Салтыкову-Щедрину. Несмотря на различие общественно-политических позиций и полемику, продолжавшуюся даже на страницах романа (см. пародию на щедринскую эпиграмму, направленную против Достоевского,— наст. том. С. 268, 651—652), великий сатирик оставил знаменательный отзыв об «Идиоте», в котором проницательно охарактеризовал как слабые, так и сильные стороны дарования Достоевского, близкого некоторыми своими чертами складу его собственного таланта. В рецензии, посвященной роману Омулевского «Шаг за шагом» и опубликованной в апрельском номере «Отечественных записок» за 1871 г., Щедрин, анализируя состояние русской литературы тех лет, выделил Достоевского и подчеркнул, что «по глубине замысла, по ширине задач нравственного мира, разрабатываемых им, этот писатель стоит у нас совершенно особняком» и «не только признает законность тех интересов, которые волнуют современное общество, но даже идет далее, вступает в область предвидений и предчувствий, которые составляют цель не непосредственных, а отдаленнейших исканий человечества». Как на убедительную иллюстрацию к этому своему тезису Щедрин указал на попытку изобразить тип человека, достигшего полного нравственного и духовного равновесия, положенную в основание романа «Идиот». Утверждая, что «стремление человеческого духа прийти к равновесию и гармонии» существует непрерывно, «переходит от одного поколения к другому, наполняя собой содержание истории», Щедрин в намерении Достоевского создать образ «вполне прекрасного человека» увидел такую задачу, «перед которою бледнеют всевозможные вопросы о женском труде, о распределении ценностей, о свободе мысли и т. п.», так как это «конечная цель, в виду которой даже самые радикальные разрешения всех остальных вопросов, интересующих общество, кажутся лишь промежуточными станциями». В то же время страстный протест сатирика-демократа вызвало «глумление» Достоевского «над так называемым нигилизмом и презрение к смуте, которой причины всегда оставляются без разъяснения». Отмечая черты не только близости, но и расхождения идеалов Достоевского с передовой частью русского общества, ее взглядами на пути достижения будущей всеобщей «гармонии», Щедрин писал: «И что же? — несмотря на лучезарность подобной задачи, поглощающей в себе все переходные формы прогресса, г-н Достоевский, нимало не стесняясь, тут же сам подрывает свое дело, выставляя в позорном виде людей, которых усилия всецело обращены в ту самую сторону, в которую, по-видимому, устремляется и заветнейшая мысль автора».1

1 Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. М., 1970. Т. 9. С. 411—413.

Последующие прижизненные суждения об «Идиоте», появлявшиеся на протяжении 70-х годов то в составе статей и заметок о поздних сочинениях Достоевского, то в общих обзорах его творческого пути в основном систематизировали и развивали уже сказанное о романе ранее.2

2 См., например: Миллер Ор. Публичные лекции. 2-е изд. СПб., 1878. С. 244—248.

Высокую оценку центральному герою романа Достоевского дал Л. Н. Толстой. В мемуарах писателя С. Т. Семенова приведена реплика Л. Н. Толстого по поводу услышанного им от кого-то мнения о сходстве между образами князя Мышкина и царя Федора Иоанновича в пьесе А. К. Толстого. «Вот неправда, ничего подобного, ни в одной черте,— горячился Л. Н. Толстой.— Помилуйте, как можно сравнить Идиота с Федором Ивановичем, когда Мышкин это бриллиант, а Федор Иванович грошовое стекло — тот стоит, кто любит бриллианты, целые тысячи, а за стекла никто и двух копеек не даст».3 Но отзывы автора «Войны и мира» об «Идиоте» как целостном произведении разноречивы; в них проступает печать его собственной творческой индивидуальности и эстетики: требования ясности изложения, здоровья, простоты (см. запись беседы В. Г. Черткова с писателем в июле 1906 г. и высказывания Толстого о романе, воссозданные в его литературном портрете Горьким).4

3 Семенов С. Т. Воспоминания о Л. Н. Толстом. СПб., 1912. С. 82.

4 Литературное наследство. М. 1939. Т. 37—38. С. 526; Горький М. Собр. соч.: В 30 т. М., 1951. Т. 14. С. 264, 288.

К середине 1870-х годов Достоевский располагал уже фактами, свидетельствующими о широком признании, которое получил «Идиот» в читательской среде. Об этом говорит заметка в записной тетради 1876 г.: «Меня всегда поддерживала не критика, а публика. Кто из критики знает конец «Идиота» — сцену такой силы, которая не повторялась в литературе. Ну, а публика ее знает…» (XXIV, 301). О том, насколько замысел «Идиота» глубоко волновал самого Достоевского и какое значение он придавал способности других проникнуть в него, можно судить по ответу писателя А. Г. Ковнеру, выделившему «Идиота» из всего созданного Достоевским как «шедевр».5 «Представьте, что это суждение я слышал уже раз 50, если не более,— писал Достоевский 14 февраля 1877 г.— Книга же каждый год покупается и даже с каждым годом больше. Я про «Идиота» потому сказал теперь, что все говорившие мне о нем, как о лучшем моем произведении, имеют нечто особое в складе своего ума, очень меня всегда поражавшее и мне нравившееся» (XXIX, кн. 1 С. 139).

5 Достоевский Ф. М. Письма. Под ред. А. С. Долинина. М.; Л., 1934. Т. 3. С. 378.

Огромно влияние романа на русскую и мировую литературу (А. Блок, А. Белый, Г. Гауптман, Я. Вассерман и др.).

Первые переводы «Идиота» на иностранные языки появились во второй половине 1880-х годов. В 1887 г. роман почти одновременно был издан на английском, французском и датском языках. На немецкий язык «Идиот» был переведен в 1889 г. В 1902 г. вышел итальянский перевод (см.: IX, 420—424). Начиная с 1887-го г. был предпринят ряд попыток драматургических инсценировок романа. Но первые обработки его для сцены («Настасья Филипповна», «Идиот», «Рыцарь бедный», «Князь Мышкин») были запрещены театральной цензурой, отрицательно отнесшейся к самой идее театрального воплощения «Идиота».1 Впервые инсценировка «Идиота» по очень еще обедняющему содержание романа сценарию была разрешена в 1899 г. и осуществлена одновременно в Малом театре в Москве и Александрийском театре в Петербурге. В этих спектаклях были заняты Н. И. Васильев, M. H. Ермолова, А. А. Яблочкина, П. М. Садовский, Р. Б. Аполлонский, М. Г. Савина, М. В. Дальский, Ю. М. Юрьев и др. Из позднейших исполнителей роли Мышкина следует назвать Л. М. Леонидова и Н. Н. Ходотова, а из исполнительниц роли Настасьи Филипповны — Е. Н. Гоголеву и В. Н. Пашенную (в Москве), Е. И. Жихареву и Е. И. Тиме (в Ленинграде). Значительным явлением театральной жизни стал созданный в 1957 г. Г. А. Товстоноговым спектакль Большого драматического театра им. М. Горького в Ленинграде, где роль Мышкина исполнил И. М. Смоктуновский, а Рогожина — Е. Д. Лебедев. В московском Государственном драматическом театре им. Евг. Вахтангова с успехом роль князя исполнял Н. О. Гриценко, а М. А. Ульянов — роль Рогожина.

1 См.: Орнатская Т. И., Степанова Г. В. Романы Достоевского и драматическая цензура (60-е гг. XIX в. — начало XX в.) // Достоевский: Материалы и исследования. Л., 1974. Т. 1. С. 275—281.

Первая экранизация «Идиота» относится к 1910 г., периоду немого кинематографа. Художественный фильм по «Идиоту» (ч. 1 «Настасья Филипповна») был поставлен в 1958 г. И. А. Пырьевым с Ю. В. Яковлевым и Ю. К. Борисовой в главных ролях. Среди лучших зарубежных экранизаций могут быть названы французский фильм «Идиот» Ж. Лампена (1946) с Ж. Филиппом в роли Мышкина и выдающийся японский фильм «Идиот» Акиры Куросавы (1950).

Текст «Идиота» подготовлен, послесловие и реальный комментарий (с использованием разделов примечаний H. H. Соломиной к академическому изданию) принадлежат И. А. Битюговой. Наброски подготовлены и прокомментированы Г. М. Фридлендером (…»Император») и И. А. Битюговой (…»Юродивый»). Подбор иллюстраций и техническая подготовка тома к печати — С. А. Полозковой. Редактор тома Г. М. Фридлендер.

С. 6. …от Эйдткунена до Петербурга.— Эйдткунен — прусская железнодорожная станция на тогдашней границе Пруссии и России.

С. 6. Фуляр — легкая шелковая ткань (франц. foulard).

С. 6. Штиблеты — гетры на пуговицах (нем. Stiefelette).

С. 8. …с наполеондорами и фридрихсдорами, ниже с голландскими арапчиками..— Наполеондор — французская золотая монета с изображениями Наполеонов I и III стоимостью в 20 франков, фридрихсдор — прусская, стоимостью в 5 серебряных талеров. Арапчик (устар. торг.) — одна из разновидностей русской золотой монеты достоинством в 3 рубля, чеканившаяся в Петербурге, но по виду похожая на старинные голландские дукаты.

С. 8. Франкировка — оплата страхового сбора за письмо вперед (от итал. francare)

С. 8. …генерала же Епанчина знаем-с, собственно, потому, что человек общеизвестный…— В пору написания романа во «Всеобщей адресной книге Санкт-Петербурга» (изд. Гоппе и Корнфельда, 1867—1868) значилось четыре военных деятеля с фамилией Епанчин; сама же эта фамилия восходит к старинному дворянскому роду (см.. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, 1894. Т. 11-а. С. 661—662)

С. 9. Однодворцы — при крепостном праве одна из категорий государственных крестьян, владевших мелкими участками и наделенных правом иметь крепостных; в число однодворцев поступали и некоторые обедневшие дворянские роды. В старину однодворцы жили на границах и несли службу по их охране.

С. 10. …потомственного почетного гражданина…— Это звание присваивалось купцам и другим лицам недворянского происхождения за особые заслуги.

С. 11. Четьи-Минеи — помесячные чтения — сборники древнерусской духовно-учительной литературы, в которых по месяцам и числам расположены жития святых, сведения о праздниках, сказания, легенды, «слова» и поучения. Достоевский был хорошо знаком с этим памятником, слышал устные рассказы из него еще в детстве, о чем позднее вспоминал в «Дневнике писателя» 1877 г. (гл. 3, § 3)

С. 13. …да вечером в Большом али во Французском театре в своей собственной ложе сидит — В Большом театре, находившемся на Театральной площади (на месте современного здания Ленинградской консерватории) в то время давались не только оперные, балетные, но и драматические спектакли в исполнении русских и зарубежных актеров. Под «Французским» подразумевается Михайловский театр (ныне академический Малый театр оперы и балета), где выступала французская драматическая труппа; по свидетельству автора «Хроники петербургских театров…» А. Вольфа, театр этот вскоре после открытия в конце 1833 г. стал, по выражению современников, «рандеву большого света» (СПб. 1877, Ч. 1, С. 37)

С. 16. «Строка» (или «приказная строка») устар. пренебреж — наименование чиновника, писца. Это выражение Достоевский записал в так называемой «Сибирской тетради» еще в Омском остроге (см IV, 238)

С. 16. …к Вознесенскому проспекту.— На Вознесенском проспекте (ныне проспект Майорова) Достоевский жил с весны 1847 по апрель 1849 г. и с февраля по апрель 1867 г., и эти хорошо знакомые писателю места неоднократно фигурируют в его произведениях.

С. 16. Откуп — система взимания налогов, при которой государство продает частному лицу за определенную сумму право сбора налогов или других государственных доходов (например, с винной монополии). Система откупов была чрезвычайно тягостна для народа и приносила большую прибыль откупщикам, взимавшим с населения суммы, значительно превышавшие уплаченные ими государству. В России откупа были отменены в 1863 году

С. 17 …он любил выставлять себя человеком ~ «без лести преданным»…— Намек на девиз «Без лести предан» в гербе А. А. Аракчеева, присвоенный ему при Павле I. Ср. эпиграмму А. С. Пушкина «На Аракчеева» («Всей Россия притеснитель…», 1817—1820), в которой обыгрывается тот же девиз.

С. 23. Здесь про суды теперь много говорят.— По судебной реформе 1864 г. старые сословные суды были заменены судебными учреждениями, общими для всех сословий, в которых дела слушались с участием присяжных заседателей и адвоката, при открытых дверях; отчеты о судебных процессах печатались в газетах. По свидетельству А. Г. Достоевской, «…в зиму 1867 года Федор Михайлович чрезвычайно интересовался деятельностью суда присяжных заседателей, незадолго перед тем проведенного в жизнь. Иногда он даже приходил в восторг и умилялся от их справедливых и разумных приговоров» (Достоевская А. Г. Воспоминания М. 1971. С 170). Однако выступления современных ему либеральных адвокатов — В. И. Спасовича, Е. И. Утина и других, объяснявших вину преступника целиком зависимостью от обстоятельств и как бы снимавших с него нравственную ответственность, и оправдание порой вследствие такого подхода очевидных злодеяний вызывали у Достоевского протест. Этим вопросам он посвящает специальную главу в «Дневнике писателя» 1873 г. (гл. 3. «Среда»). Полемика с теорией фатальной обусловленности преступлений влиянием среды заучит и в «Идиоте» (см.: с. 338).

С. 23. … у нас смертной казни нет.— Смертная казнь в России была отменена при Елизавете Петровне (в 1753—1754 гг.), но при Екатерине II была вновь введена как высшая кара за государственные, воинские и некоторые другие преступления. 17 апреля 1863 г. были отменены лишь наказания плетьми и шпицрутенами, фактически являвшиеся разновидностью смертной казни. В 60-х годах в связи с подъемом освободительного движения смертная казнь применялась особенно часто. Незадолго до отъезда Достоевского за границу, 3 сентября 1866 г. в Петербурге на Смоленском поле был повешен Д. В. Каракозов. Таким образом, утверждение, что в России «смертной казни нет», и ссылка на то, что князь видел ее лишь за границей, введены Достоевским, который сам в 1849 г. был приговорен по делу петрашевцев к расстрелу, очевидно, с целью предохранить от вмешательства цензуры рассказ князя о смертной казни.

С. 23. А там казнят? — Да. Я во Франции видел, в Лионе ~ во Франции всё головы рубят.— Во Франции уголовных преступников до конца XIX в. казнили публично (казнь за политические преступления была в 1848 г. отменена). Картину публичной казни (гильотинированием) описывает Тургенев в очерке «Казнь Тропмана» (1870). Очерк заканчивается словами: «Я буду доволен <…> если рассказ мой доставит хотя несколько аргументов защитникам отмены смертной казни или по крайней мере — отмены ее публичности» (Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем. Соч. M., Л., 1967. Т. 14. С. 171).

С. 23. Сказано: «Не убий»…— Имеется в виду одна из заповедей Моисея (Исход, гл. 20, ст. 13), которая неоднократно приводится и в Евангелиях.

С. 23—24. Что же с душой в эту минуту делается, до каких судорог ее доводят? ~ Знаете ли, что это не моя фантазия, а что так многие говорили? — Ссылаясь на то, что «многие говорили» о нестерпимых муках осужденных на казнь, Достоевский прежде всего имеет в виду повесть В. Гюго «Последний день приговоренного к смерти» (1829). Об этом произведении, оказавшем на него глубокое впечатление (по всей вероятности, еще в юности), Достоевский позднее писал как об одном из самых «реальнейших» и «правдивейших» в творчестве писателя («Кроткая»). Между описанием душевного состояния приговоренного к гильотинированию у Гюго и аналогичным рассказом Мышкина, и, в частности, его мыслью о том, что «самая сильная боль, может, не в ранах», устанавливается явная параллель. Разделяя гуманный пафос повести Гюго, Достоевский перекликается с ней и на последующих страницах романа (см.: с. 62, 66—68 и др.).

С. 24. Может быть, и есть такой человек, которому прочли приговор, дали помучиться, а потом сказали: «Ступай, тебя прощают» — Достоевский здесь вспоминает себя и других петрашевцев, выведенных 22 декабря 1849 г. на Семеновский плац, выслушавших смертный приговор и прошедших все приготовления к казни, которая была приостановлена внезапно раздавшимся «отбоем» (после чего был объявлен указ об императорском «помиловании» и ссылке на каторжные работы). События этого дня Достоевский описал в отправленном через несколько часов из Петропавловской крепости письме к M. M. Достоевскому (XXVIII, 161—165). Из русских газет 1865—1868 гг. Достоевский знал, что подобной варварской пытке подвергались позднее и другие осужденные.

С. 25. …с маленькою, наполеоновскою бородкой.— Такую бородку носил Наполеон III (1808—1873), император Франции с 1852 г.

С. 35. …игумен Пафнутий… Речь идет об основателе Верхней пустыни на реке Виге в Чухломском уезде Костромской губернии (XIV в.)

С. 35. …погодинского издания…— Мышкин говорит об изданном историком М. П. Погодиным альбоме «Образцы славяно-русского древлеписания» (М., 1840—1841. Тетради 1—2), в котором представлены 44 образца рукописных шрифтов (с IX по XVIII в.), литографированных художником К. Я. Тромониным.

С. 35. «Усердие всё превозмогает» — Эти слова были по приказу Николая I выбиты в 1838 г. на медали в честь графа П. А. Клейнмихеля после перестройки под его руководством Зимнего дворца, часть которого была разрушена пожаром. Для ряда современников Достоевского имя Клейнмихеля было синонимом честолюбивого служаки — см., например, главу «Вместо продолжения» в повести Герцена «Долг прежде всего» (1851, лондонские издания — 1854 и 1857), а также известный эпиграф к «Железной дороге» Некрасова (1864). Предлагая генералу Епанчину в качестве образца каллиграфии фразу, увековечившую подобную карьеру, Мышкин проявляет характерную для него проницательность, угадывая близость этого девиза строю понятий его собеседника, сумевшего без образования и особых способностей добиться высокого чина и положения в обществе.

С. 43. Левретка — миниатюрная комнатная собачка из породы борзых (франц. levrette).

С. 51. …нет ли и тут змеи под цветами.— Скрытая цитата из трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта» в переводе M. H. Каткова, опубликованном в 1841 г. в «Пантеоне русского и всех европейских театров» (Ч. 1). Ср. слова Юлии (с. 37): «Змея, змея, сокрытая в цветах!» (д. III, явл. 8).

С. 58—59. …иная из нас в осла еще влюбится ~ Это еще в мифологии было.— Подразумеваются сюжетные мотивы романа древнеримского писателя Апулея «Метаморфозы, или Золотой осел» (II в.).

С. 59. …осел добрый и полезный человек.— Шутливое высказывание Мышкина повторяет восклицание другого персонажа Достоевского Мозглякова из повести «Дядюшкин сон»: «…я вам докажу, что и осел может быть благородным человеком!».

С. 60. «Восток и Юг давно описан…» — Неточная цитата из стихотворения Лермонтова «Журналист, читатель и писатель» (1840) У Лермонтова:

О чем писать? Восток и юг

Давно описаны, воспеты…

С. 62. Этот человек был раз взведен, вместе с другими, на эшафот…— Достоевский вновь возвращается к своим переживаниям в минуты ожидания смертной казни (см. выше, примеч. к с. 24). А. Г. Достоевская писала по поводу этого отрывка: «Для Федора Михайловича были чрезвычайно тяжелы воспоминания о том, что ему пришлось пережить во время исполнения над ним приговора по делу Петрашевского, и он редко говорил об этом. Тем не менее мне довелось раза три слышать этот рассказ и почти в тех же самых выражениях, в которых он передан в романе «Идиот»» (Гроссман Л. П. Семинарий по Достоевскому: Материалы, библиография и комментарии. М.; Пг., 1929. С. 58).

С. 66. Я в Базеле недавно одну такую картину видел ~ очень меня поразила.— Мышкин говорит о картине Ганса Фриса (1450—1520) «Усекновение главы Иоанна Крестителя» (1514), хранящейся в Базельском художественном музее, который писатель посетил в августе 1867 г. Лицо Иоанна изображено в момент, когда над ним уже занесен меч.

С. 71—76. …а потом даже камнями в меня стали кидать ~ началось на меня главное гонение всей деревни…— Рассказу Мышкина о его взаимоотношениях с Мари Достоевский придал евангельский колорит, использовав предание о Христе и Марии Магдалине и мотив «гонений» фарисеев на Христа (см., например: Евангелие от Иоанна, гл. 8, ст. 37; гл. 10, ст. 31; гл. 15, ст. 18, 19, 20).

С. 77. …стал встречать иногда, особенно в полдень, когда выпускали из школы всю эту ватагу ~ и я забывал тогда всю мою тоску.— «В этом рассказе,— отмечает А. Г. Достоевская,— отразились дрезденские впечатления 1867 года: на Johannesstrasse, где мы жили, находилась народная школа, и Федор Михайлович всегда останавливался, когда видел детей, выходящих из школы, и внимательно к ним присматривался (Гроссман Л. П. Семинарий по Достоевскому. С. 58).

С. 79. …как у Гольбейновой Мадонны в Дрездене.— Речь идет о картине Ганса Гольбейна Младшего (1497—1543) «Мадонна с семьей бюргермейстера Якоба Мейера» (1525—1526). В Дрезденской галерее Достоевский видел копию этой картины (Достоевская А. Г. Дневник 1867 г. М., 1923. С. 15, 19), выполненную нидерландским мастером, которая в ту пору — до 70-х годов XIX в.— считалась оригиналом (последний хранится в Дармштадском музее).

С. 94. Темно-русая бородка обозначала в нем человека не с служебными занятиями.— Указом Николая I от 2 апреля 1837 г. чиновникам гражданского ведомства запрещалось носить усы и бороду.

С. 98. Фраппирован — поражен, ошеломлен (от франц. frapper).

С. 101. …Новоземлянского пехотного полка.— Фантастический характер рассказа генерала подчеркнут тем, что упомянутое им название полка, в котором будто бы он служил, заимствовано у Грибоедова:

«В его высочества, хотите вы сказать,

Новоземлянском мушкетерском»

(«Горе от ума», реплика Скалозуба; д. III, явл. 12)

С. 108. …se non è vero…— начало поговорки: Se non è vero, è ben trovato (итал.; пер.: Если это и неправда, то хорошо придумано).

С. 112. Атос, Портос и Арамис — три благородных и отважных друга-мушкетера из романа А. Дюма-отца «Три мушкетера» (1844).

С. 112. Они здесь, в груди моей, а получены под Карсом…— Карс — город-крепость на северо-востоке Турции; во время Крымской войны (1853—1856) он подвергся многомесячной осаде русских войск (с конца мая по 16 ноября 1855 г.).

С. 112. …читаю «Indépendance».— Имеется в виду газета «Indépendence Belge» («Бельгийская независимость»), выходившая в Брюсселе с 1830 по 1937 г. Газета широко освещала политическую и общественную жизнь Западной Европы. Достоевский читал ее в пору работы над «Идиотом» в 1867—1868 гг. (Достоевская А. Г. Дневник 1867 г. С. 36).

С. 116. … какой-то огромный вершков двенадцати господин…— До введения метрической системы (1881) рост обозначался количеством вершков сверх двух аршин. Два аршина (71,12 см в 2) — 142,24 см; 12 вершков (4,45см в 12) — 53,4 см. Таким образом, «господин» был почти двухметрового роста (195,64 см).

С. 117. Контенанс — манера держать себя, осанка (франц. contenance); здесь: для вида, для большей важности.

С. 123. Какой-нибудь сумасшедший ~ На этом Лермонтова драма «Маскарад» основана ~ Но ведь он ее почти в детстве писал.— «Маскарад» был написан в 1835 г., когда Лермонтову был 21 год. Коля Иволгин имеет в виду эпизод оскорбления Арбениным князя Звездича (д. II, сц. 4).

С. 126. Бубновый валет — буквальный перевод французской идиомы «valet de carreau» (мошенник, подлец, ничтожество).

С. 128. …»Вот Иволгин, король иудейский».— В Новом завете царем иудейским именуют Иисуса Христа (см., например: Евангелие от Матфея, гл. 2, ст. 2; гл. 27, ст. 11, 29, 37). В комментируемом тексте содержится намек на надпись, сделанную над головою Христа после распятия («Сей есть Иисус, царь иудейский»), но вместо Христа под «королем иудейским» Ганя Иволгин подразумевает «короля биржи» Ротшильда. Такая ироническая переадресовка высокого страдальческого титула восходит к книге Г. Гейне «К истории религии и философии в Германии», перевод которой в 1864 г. был опубликован в журнале братьев Достоевских «Эпоха», N 1—3 (отрывок, с которым соотносится данный текст, подвергся цензурному сокращению).

С. 132. …Пирогов в Париж телеграфировал и осажденный Севастополь на время бросил…— Генерал дает здесь фантастическое истолкование реального события: великий русский хирург Н. И. Пирогов (1810—1881) во время обороны Севастополя руководил организацией помощи раненым; в июне 1855 г., возмущенный действиями командования и в ожидании новых перемен в стране после смерти Николая I, он выехал из Крыма в Петербург; в сентябре же снова вернулся в Севастополь.

С. 132. …Нелатон ~ в осажденный Севастополь явился меня осматривать.— Август Нелатон (1807—1873), известный французский хирург, член Парижской академии, в России никогда не был.

С. 132. …в Морской…— Вероятно, имеется в виду Большая Морская (ныне ул. Герцена).

С. 138. Вон, в Москве, родитель уговаривал сына ни перед чем не отступать для добывания денег; печатно известно.— В 1866—1868 гг. в газетах подробно освещалось судебное дело студента — убийцы Данилова (см. выше, с. 630—631).

С. 143. Знаете Крылова басню, ваше превосходительство: «Лев да Осел»? ~ А я, ваше превосходительство,— Осел.— Фердыщенко обращается к образам басни И. А. Крылова «Лев состаревшийся» (1825), неточно ее цитируя; у Крылова во второй строке: «Постигнут старостью, лишился силы…».

С. 145. Пруэс — подвиг (франц. prouesse).

С. 146. Пети же — салонная игра, фанты (франц. petit jeu).

С. 151. Лафит — сорт красного вина, изготовляемого в местечке Шато-Лафит, вблизи Бордо (Франция).

С. 153. Форштадт — предместье, слободка, пригород (нем. Vorstadt)

С. 155. Ферт — старинное название буквы «ф»; фертом — развязно, самодовольно.

С. 156. …насчет, например, обстоятельств употребления букетов белых и розовых камелий по очереди…— Героиня романа А. Дюма-сына «Дама с камелиями» Маргарита Готье появлялась на гулянье с букетами камелий, употребляя в определенные дни месяца белые, в другие — красные цветы. После смерти Маргариты ее возлюбленный следил, чтобы белые и красные камелии в том же порядке сменялись на ее могиле.

С. 163. …и слогом Марлинского просил вспоможения…— Марлинский — псевдоним писателя-декабриста А. А. Бестужева (1797—1837), романтическая проза которого в конце 20-х-начале 30-х годов была чрезвычайно популярна, особенно в военной среде, представленной многими ее персонажами. Позднее Белинский раскритиковал ее за риторику, внешние эффекты, неестественность языка.

С. 167 А то намотает на бритву шелку, закрепит да тихонько сзади и зарежет приятеля, как барана, как я читала недавно.— Имеется в виду дело купца Мазурина, убившего в 1866 г. ювелира Калмыкова (см. выше, с. 628—629).

С. 167. Табельный день — праздничный, особый, повторяющийся нечасто. В дореволюционной России существовала табель с перечислением различных праздников, устанавливающая их иерархию.

С. 170. …московского купца третьей гильдии, Папушина…— Этот персонаж, вероятно, ассоциируется у Достоевского и современного ему читателя с образом купца Папушкина из романа А. Ф. Писемского «Тысяча душ» (1858).

С. 174. …Ты куда везти-то хотел? — В Екатерингоф… (см. также с. 182. …после ужасной оргии в Екатерингофском воксале…) — Екатерингофом в честь Екатерины I назывался парк с дворцом на юго-западной окраине Петербурга, на берегу Невы у Финского залива. По свидетельству знатока северной столицы тех лет, «из зданий замечательнейшим был вокзал, воздвигнутый архитектором Монферраном <…> Еще недавно Екатерингоф славился своим вокзалом как зимним увеселительным местом. В вокзале имелся ресторан, а на его сцене давались разные вокально-музыкальные представления. Там же зажиточные петербуржцы устраивали пикники, и вообще Екатерингофский вокзал <…> служил одним из наиболее любимых пунктов загородных зимних прогулок на тройках» (Михневич Вл. Петербург весь на ладони. СПб., 1874. С. 119).

С. 182. …известной канканерке в Шато-де-флёр в Париже.— Канканерка — танцовщица (от франц. cancan — вид танца); Шато-де-флёр (Замок цветов) — увеселительное заведение в Париже.

С. 187. Легитимистка — сторонница легитимной, т. е. законной (лат. legitimus), династии. Во Франции XIX в. легитимистами называли сторонников Бурбонов, свергнутых с престола в 1792 г., во время Великой французской революции и вторично — в результате Июльской революции 1830 г.

С. 188. Флигель-адъютант — офицер, состоящий адъютантом при государе.

С. 189. Измайловский полк — Так назывался в обиходе район Петербурга, в котором размещался лейб-гвардии Измайловский полк (ныне это район Красноармейских улиц). Достоевский сам жил в этом районе — в Третьей роте Измайловского полка, в доме Палибина (теперь: 3-я Красноармейская ул., д. 5) с марта 1860 по сентябрь 1861 г.

С. 189. …в доме Тарасова…— «Домом Тарасова» именовалось петербургское долговое отделение, находившееся в доме N 28 Первой роты Измайловского полка (ныне 1-я Красноармейская)

С. 190. …на святой…— на пасхальной неделе.

С. 193. …отправился на Пески. В одной из Рождественских улиц он скоро отыскал один небольшой деревянный домик.— Песками (из-за песчаного грунта) называлась территория нынешнего Смольнинского района, примыкающая к Суворовскому проспекту и включающая бывшие Рождественские (в настоящее время Советские) улицы. Эта часть города была «населена людьми среднего достатка и бедняками разных сословий и званий: торговцами, чиновниками, ремесленниками, извозчиками, разночинцами и проч.» (Михневич Вл. Петербург весь на ладони. С. 60) Достоевский бывал в 60-х годах на Песках у А. Г. Сниткиной, своей будущей второй жены.

С. 195. ..про убийство семейства Жемариных в газетах изволили проследить? — См. об этом выше, с. 630—631.

С. 196. …вспомните мудрые слова законодателя: «Да царствует милость в судах».— Неточная цитата из манифеста Александра II от 19 марта 1856 г.

С. 197. Палки — название карточной игры,

С. 198. Дюбарри Мари Жанна (1743—1793) — графиня, фаворитка Людовика XV, принимавшая деятельное участие в дворцовых интригах; была гильотинирована по требованию революционного трибунала 8 декабря 1793 г. Ее «жизнеописание», которое Лебедев, по его словам, «в лексиконе прочел», помещено в «Энциклопедическом лексиконе» Плюшара (1841. Т. 17. С. 377—378). Ряд подробностей из жизни графини Достоевский заимствовал из ее «Записок» («MИmoires de madame la contesse du Barry»), изданных в 1829—1830 гг. в Париже (возможно, поддельных). Предсмертные слова ее «Господин палач, еще минуточку!», приведенные как у Плюшара, так и в предисловии к ее «Запискам», Достоевский вновь процитирует в «Дневнике писателя» за 1873 г. (см.. XXI, 40).

С. 199. Кардинал, нунций папский, ей на леве-дю-руа (знаешь, что такое леве-дю-руа?)…— Кардинал — самый высокий (после папы) духовный сан в католической церкви; нунций — посол папы (лат.nun-tius); леве-дю-руа (франц. lever du roi) — церемония утреннего королевского одевания.

С. 199. Пуасардка — торговка рыбой или вообще базарная торговка (франц. poissarde).

С. 203. Апокалипсис, или Откровение святого Иоанна Богослова (I в. н. э.) — последняя из книг Нового завета, содержащая пророчества о конце мира и Страшном суде. К многозначным образам этого памятника раннехристианской литературы обращались многие поэты и художники. Достоевский не раз прибегает к апокалипсической символике, раскрывая тему кризиса буржуазной цивилизации. В момент создания «Идиота» он перечитывал поэтическое переложение части Апокалипсиса (гл. 4—10), публиковавшееся в это время А. Н. Майковым в «Русском вестнике» (1868. N 4), которое он находил «великолепным» (XXVIII, кн. 2, 298). Ниже Лебедев использует ряд изречений и образов из гл. 6 Апокалипсиса («конь вороной», «всадник, имеющий меру», «конь бледный» и др.).

С. 203. Ибо нищ и наг…— также выражение из Апокалипсиса: «…ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг» (гл. 3, ст. 17).

С. 203. …а на фоминой богу душу отдали.— Фоминой называется неделя, идущая вслед за «святой» — пасхальной.

С. 204. Бонтонно — благопристойно (от франц. bon ton — хороший тон).

С. 206. …»Дом потомственного почетного гражданина Рогожина».— Домом Рогожина принято считать дом N 33 на бывшей Гороховой улице в Петербурге (ныне ул. Дзержинского; см.: Саруханян Е. Достоевский в Петербурге. Л., 1970. С. 187—188); однако московский исследователь Г. А. Федоров полагает, что в описании дома Рогожина отразились и характерные особенности московских фамильных домов родственников Достоевского Куманиных (Федоров Г. Москва Достоевского // Лит. газ. 1971. 20 окт. N 43).

С. 209. … «История» Соловьева…— К 1867 г. вышло 17 томов «Истории России с древнейших времен» С. М. Соловьева (В 29-ти т. 1851 —1879). Достоевский включал «Историю» Соловьева в список литературы, рекомендованной им для образования подрастающего поколения (XXX, кн. 1, 212, 237, 372).

С. 212. Ономнясь (обл.) — недавно, несколько дней тому назад.

С. 213. …был такой один папа и на императора одного рассердился ~ «Это стихи, говорит» ~ о том, как этот император в эти три дня заклинался отомстить тому папе.— Настасья Филипповна читает Рогожину стихотворение Г. Гейне «Генрих» (1822; вошло в 1843 г. в более пространной редакции в цикл «Современные стихотворения»). В русском переводе оно появилось в 1859 и 1862 гг. Стихотворение посвящено одному из эпизодов борьбы между германским императором Генрихом IV (1050— 1106) и папой Григорием VII (1020 или 1025—1106).

С. 216. «Ты бы образил себя хоть бы чем…» — Достоевский сам поясняет это выражение в «Дневнике писателя» за 1876 г.: «Образить — словцо народное, дать образ, восстановить в человеке образ человеческий <…> Слышал от каторжных» (XXII, 26).

С. 219—220. …это копия с Ганса Гольбейна ~ Я эту картину за границей видел и забыть не могу. ~ Да от этой картины у иного еще вера может пропасть! — Речь идет о картине Гольбейна Младшего «Мертвый Христос» (1521). Достоевский, «возросший на Карамзине» (см.: Достоевский А. М. Воспоминания. Л., 1930. С. 69), давно знал об этой картине из «Писем русского путешественника», в которых так рассказывается о впечатлении от картины: «В Христе <…> не видно ничего божественного, но как умерший человек изображен он весьма естественно». Поясняя, сколь необычен этот образ, Карамзин добавляет, что, по преданию, Гольбейн писал картину с утопленника (Карамзин Н. М. Избр. соч. М., 1964. Т. 1. С. 208—209). Приехав за границу, Достоевский захотел увидеть полотно Гольбейна. С этой целью он и его жена специально остановились на сутки в Базеле. Произведение Гольбейна потрясло Достоевского (См.: Достоевская А. Г. 1) Воспоминания. С. 166; 2) Дневник 1867 г. С. 366). В примечании к данным страницам «Идиота» А. Г. Достоевская указала на тождественность восприятия «Мертвого Христа» писателем и его героем: «…он тогда сказал мне, что «от такой картины вера может пропасть»» (Гроссман Л. П. Семинарий по Достоевскому. С. 59).

С. 221. …часа четыре с одним С—м в вагоне проговорил…— Возможно, что, называя не верующего в бога собеседника Мышкина С—м, Достоевский вспоминал о своем близком товарище по кружку петрашевцев Н. А. Спешневе (1821—1882), взгляды которого имели атеистический и материалистический характер (см.: Философские и общественно-политические произведения петрашевцев. М., 1953. С. 477—504, 775—777).

С. 221. …одно убийство случилось ~ Нет, этого, брат князь, не выдумаешь! — Случай, о котором рассказывает Мышкин, фигурировал в газете «Голос» (1867. 30 окт. N 300). Здесь сообщалось об убийстве крестьянином Ярославской губернии Балабановым мещанина Суслова. Балабанов приехал в Петербург на заработки и познакомился с Сусловым в доме акушера Штольца. Убийство произошло во время их встречи за чаем. Достоевский в своей записной книжке отметил для себя поразившую его подробность «дела» Балабанова: «Зарезал за часы Суслова, раздувавшего самовар, со словами: «Господи, прости ради Христа»» (IX, 392). Ситуация в романе несколько изменена: оставлен в тени тот факт, что Балабанов на вырученные за серебряные часы деньги хотел вернуться в деревню и помочь находившейся там в нищете семье; на первый план выдвинуто нравственно-религиозное состояние убийцы перед совершением преступления.

С. 221—222. …вижу, шатается по деревянному тротуару пьяный солдат ~ уж это без сомнения.— По свидетельству А. Г. Достоевской, здесь воспроизведен случай, происшедший с самим Достоевским в 1865 г., «когда он, создавая роман «Преступление и наказание», часто ходил в местности около Сенной». Крест, проданный пьяным солдатом, долго хранился у писателя, но потом затерялся «в числе прочих вещей», оставленных при отъезде за границу в 1867 г. (Гроссман Л. П. Семинарий по Достоевскому. С. 59—60).

С. 228. …в этот момент мне как-то становится понятно необычайное слово о том, что времени больше не будет…— Имеются в виду слова из Апокалипсиса (гл. 10, ст. 6).

С. 228. …это та же самая секунда, в которую не успел пролиться опрокинувшийся кувшин с водой эпилептика Магомета…— Магомет (Мухаммед, ок. 570—632) — основатель ислама. Магомет страдал эпилепсией, причем припадки болезни сопровождались у него видениями и галлюцинациями. Однажды ночью ему представилось, будто он, разбуженный архангелом Гавриилом, совершил чудесное «путешествие» из Мекки в Иерусалим и на небеса, где беседовал с богом и пророками, видел рай и геенну, и все это будто исполнилось таким необыкновенным образом и «в такое короткое время, что, возвратись, Магомет еще мог остановить совершённое падение сосуда, который архангел Гавриил, улетая, задел крылом» (Ирвинг В. Жизнь Магомета. В пер. П. В. Киреевского. М., 1857. С. 89—90). По свидетельству С. В. Ковалевской, Достоевский подтверждал реальную возможность этого мгновенного видения Магометом «рая» ощущением «счастья», испытываемым им и другими эпилептиками «за секунду перед припадком падучей» (Ковалевская С. В. Воспоминания и письма. М., 1961. С. 106).

С. 230. По рисунку заказанный инструмент и шесть человек, положенных совершенно в бреду! — Эти мысли князя связаны с подробностями убийства Горским семьи Жемариных (см. выше, с. 630).

С. 237. …кушая чай и слушая орган.— Органом назывались многие разновидности заводных музыкальных инструментов. Здесь, вероятно, имеется в виду шарманка (подобно тому как в «Преступлении и наказании» упоминается «мальчик-шарманщик, с маленьким ручным органчиком» — ч. 6, гл. 3).

С. 240. …в день тысячелетия России…— Тысячелетие России праздновалось 8 сентября 1862 г.

650

С. 245. Интрус — самозванец (франц. intrus).

С. 251. …»образ чистой красоты» ~ за ее чистую красоту копья ломать.— Аглая трижды обращается к известной пушкинской строке «как гений чистой красоты» из послания к А. П. Керн («К***», 1825).

С. 253. Жил на свете рыцарь бедный… Достоевский цитирует это стихотворение по изданию сочинений Пушкина под редакцией П. В. Анненкова (т. 3. СПб., 1855. С. 17) в том виде, как оно было включено поэтом в «Сцены из рыцарских времен» (1835), но судя по предшествующей реплике о нем князя Щ.: «…одно странное русское стихотворение<…> отрывок без начала и конца» (с. 250), писатель мог знать о существовании более пространного текста баллады.

С. 254. … буквы A. M. D. …— сокращение латинских слов: «Ave, Mater Dei» (Радуйся, Матерь Божия).

С. 256. Сам первым делом кричит, что не надо стулья ломать.— Слова эти восходят к ставшему крылатым выражению из комедии Гоголя «Ревизор» (1836), где городничий говорит об учителе: «Оно, конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать» (д. I, явл. 1).

С. 257. … издание Анненкова, которое теперь и найти нельзя, — за свою цену-с.— Имеется в виду упомянутое выше «Собрание сочинений Пушкина» с приложением материалов для его биографии, вышедшее под редакцией П. В. Анненкова в 1855—1857 гг. в семи томах. Это был первый опыт издания, предпринятого на основе изучения ставших доступными рукописей поэта.

С. 259. … не о бессмысленности, например, какого-нибудь там Пушкина дело идет…— Выпад против «нигилистических» суждений о поэте В. А. Зайцева, Д. И. Писарева и других критиков радикально-демократического направления, которые в пылу борьбы за литературу серьезного социального и жизненного содержания прибегали к отрицанию Пушкина (например, опубликованный в 1865 г. в «Русском слове» цикл статей Писарева «Пушкин и Белинский»).

С. 259. … и не насчет, например, необходимости распадения на части России….— Имеется в виду одно из утопических положений прокламации «Молодая Россия» (1862), составленной П. Г. Зайчневским, который мыслил себе будущее устройство России как федеративную республику или союз областей, состоящий из земледельческих самоуправляемых общин.

С. 262. Она торопливо протянула ему одну еженедельную газету из юмористических…— Намек на близкий к революционно-демократическому направлению сатирический журнал «Искра», издававшийся в Петербурге в 1859—1873 гг. под редакцией поэта В. С. Курочкина и карикатуриста Н. А. Степанова. Начало фельетона, «обличающего» Мышкина, представляет собой по содержанию и стилистическим приемам пародию на статьи, помещавшиеся в «Искре» в отделе «Нам пишут», который вел видный сотрудник журнала M. M. Стопановский.

С. 263. …de profundis…— латинское выражение, служащее началом католической заупокойной молитвы «Из глубины взываю к тебе, господи…». Здесь употреблено в смысле: «Царство ему небесное».

С. 264. …»свежо предание, а верится с трудом»».— цитата из комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума» (д. II, явл. 2).

С. 264. Проприетер — собственник (франц. propriИtaire).

С. 265. …как крыловская Туча, пронесшаяся над иссохшим полем и разлившаяся, над океаном.— Ссылка на басню И. А. Крылова «Туча» (1815).

651

С. 267—268. … один из известнейших юмористов наших обмолвился при этом восхитительною эпиграммой ~ А студентов обокрал» — Эпиграмма является пародией на отрывок из «детской сказки в стихах» «Самонадеянный Федя», напечатанной в N 9 «Свистка» за 1863 г.:

Федя богу не молился,

«Ладно, мнил, и так!»

Все ленился да ленился …

И попал впросак!

Раз беспечно он «Шинелью»

Гоголя играл, —

И обычной канителью

Время наполнял …

Эта эпиграмма на Достоевского принадлежит M. E. Салтыкову-Щедрину. Автору «Губернских очерков» (1856—1857) она и приписывается в романе.

С. 273. …ко мне явился в З. уполномоченный и ходатай ваш, господин Бурдовский, Чебаров.— Прототипом Чебарова, который, как догадывается Мышкин, подучил Бурдовского начать против него дело, явился И. П. Бочаров, поверенный книгоиздателя Ф. Т. Стелловского. С последним у Достоевского был судебный процесс.

С. 282. … за межевого чиновника — чиновника, служившего по Межевому ведомству.

С. 286. … Кто бы на его месте поступил иначе? ~ Это напоминает ~ недавнюю знаменитую защиту адвоката ..— Речь идет о выступлении на процессе Горского (см. выше, с. 630) адвоката Дуракова, который, характеризуя преступника как «молодого восемнадцатилетнего человека, полного сил, желающего жить и приносить пользу обществу», но не имеющего для этого «подготовки», «материальных средств», далее говорил: «Очень естественно у него родился план каким бы то ни было образом достать что-нибудь, чтоб только принести пользу семейству и себе; у него нашелся один исход — совершение преступления; я не думаю, чтоб много было таких молодых людей, которым бы не приходило на ум воспользоваться каким бы то ни было средством для достижения своей цели, хотя бы даже совершить преступление» (Голос. 1868. 14 мая. N 133).

С. 288. Девушка в доме растет, вдруг среди улицы прыг на дрожки ~ прощайте!» — Намек на сцену прощания Веры Павловны с матерью в романе «Что делать?» Н. Г. Чернышевского (гл. 2, XX).

С. 289. Мне на прошлой неделе сам Б—н объявил…— Намек на известного русского врача-терапевта С. П. Боткина (1832—1889), у которого в 1865 г. лечился сам Достоевский.

С. 297. Остановился же Прудон на праве силы. — Пьер Жозеф Прудон (1809—1865) — французский мелкобуржуазный экономист и социолог, один из основателей анархизма. Ранними сочинениями Прудона, написанными с позиций радикального социализма, интересовались в кружках Белинского и петрашевцев. Одно из них («О праздновании воскресения») было обнаружено у Достоевского при аресте в 1849 г. В данном случае имеется в виду книга Прудона «Война и мир» (1861), переведенная на русский язык в 1864 г., в ней автор признавал «право силы» руководящим началом в сношениях между народами, призывая перенести антагонизм, будто бы свойственный людям от рождения и потому неискоренимый, на почву промышленности. Книга вызвала острую полемику как в России, так и за рубежом. Откликнулся на нее в 1861—62 гг. и журнал братьев Достоевских «Время». С новой силой споры вокруг этого сочинения вспыхнули после смерти Прудона во второй половине 1860-х годов.

С. 297. В американскую войну ~ право силы за белыми. — Имеется в виду Гражданская война 1861 — 1865 гг. в Америке между Севером и Югом.

С. 299. …княгиня Марья Алексевна не забранит, ха-ха! — Перефразировка заключительных слова последнего монолога Фамусова из «Горя от ума» А. С. Грибоедова (д. IV, явл. 15):

Ах! боже мой! что станет говорить

Княгиня Марья Алексевна!

С. 308. …что «звезда Полынь» в Апокалипсисе ~ Лебедев так толкует.— По Апокалипсису, приближение конца света ознаменуется падением звезды Полынь «на третью часть рек и на источники вод», отчего третья часть вод «сделается полынью» и умрут «многие из людей» (гл. 8, ст. 10—11). Для Лебедева это символ нравственного краха в век «науки, промышленности, ассоциаций, платы заработной и прочего» (см. с. 375).

С. 313. «… фенезерф под слезами».— Пародируются названия блюд французской кухни. Фенезерф (искаженное fines herbes) — ароматические травы, служащие приправой.

С. 313—314. …из особенного уважения к французскому архиепископу Бурдалу ~ Проповедник Бурдалу, так тот не пощадил бы человека…— Иезуит Луи Бурдалу (1632—1704) был одним из популярнейших проповедников в эпоху Людовика XIV. В своих проповедях он красноречиво обличал человеческие пороки; в 1821 —1825 гг. «Избранные слова» Бурдалу в четырех томах вышли в русском переводе. В первом случае Келлер шутливо обыгрывает фамилию архиепископа, воспользовавшись ее созвучием со словами «бурда» и «бордо» (сорт французского вина).

С. 327. А наши няньки, закачивая детей, спокон веку причитывают: «Будешь в золоте ходить, генеральский чин носить!» — Пожелание «в золоте ходить» — распространенный мотив народных колыбельных песен — см., например: Русские народные песни, собранные П. В. Шейном. М., 1870. Ч. 1. С. 2, 3, 4—5, 7—8; ср. также неопубликованную и близко совпадающую с текстом Достоевского запись из Рукописного отдела ИРЛИ:

А как будешь генералом,

Будешь в золоте ходить,

Будешь нянюшек дарить,

Мамушек у нарядах водить,

Нянюшек, мамушек

Будешь золотом дарить.

Ироническая интерпретация мотива предсказания ребенку в будущем высокого чина, очевидно, закрепилась в сознании Достоевского после известного сатирического стихотворения Н. А. Некрасова 1845 г. «Колыбельная песня (Подражание Лермонтову)», опубликованного наряду с «Бедными людьми» в «Петербургском сборнике» (1846).

С. 333. Дача Епанчиных была роскошная дача, во вкусе швейцарской хижины…— Дачи такого типа были распространены «в окрестностях северной столицы».

С. 339. …в наших молодых новооткрытых судах можно указать уже на столько замечательных и талантливых защитников! ~ под извращение идей.— В разговоре князя Щ. и Мышкина о новых судах отражается собственное отношение к ним Достоевского и полемика его с либеральной адвокатурой 60—70 годов (см. выше, с. 643). Наиболее абсурдным образцом внешне гуманной, а на самом деле лишенной нравственных оснований казуистики, «извращения идей», здесь снова оказывается выступление защитника Дуракова (см. выше, с. 652).

С. 346. В Павловском воксале…— Вокзал или воксал (от англ. vaux-hall) первоначально — место общественных увеселений. Так как Павловский вокзал был расположен рядом с помещением одной из первых в России железнодорожных станций, название вокзал начали переносить на нее и другие станции.

С. 362. Придется заплатить за бутылки, князь.— Калька французской идиомы («payer les bouteilles»), которая обычно употребляется в значении: угостить вином; здесь: рассчитаться за совершившееся.

С. 362. Если удостоите чести выбрать в секунданты, то за вас готов и под красную шапку…— В России дуэли были запрещены вплоть до 1894 г., когда их узаконили для офицеров. В Уголовном законодательстве 1845 г. за участие в дуэли были предусмотрены строгие меры наказания. «Подпоручика из юнкеров» Келлера могла ожидать «красная шапка», т. е. разжалование в солдаты.

С. 369. Помните у Гамлета: «Быть или не быть?» — Подразумевается монолог Гамлета из одноименной трагедии Шекспира (акт III, сц. 1).

С. 373. …кто это сказал в стихах: «на небе солнце зазвучало»?..— Имеется в виду начало «Пролога на небесах» из «Фауста» Гете:

Die Sonne tönt nach alter Weise

In BrudersphДren Wettgesang…

В библиотеке Достоевского был перевод «Фауста», принадлежащий М. Вронченко (СПб., 1844 — см.: Гроссман Л. Библиотека Достоевского. Одесса. 1919. С. 128), где слова, воспроизводимые в романе, переданы так:

С несметных хором сфер слиянно

Звуча всевышнему хвалой,

В пространстве солнце непрестанно

Течет заветною стезей…

С. 373. Солнце ведь источник жизни? Что значит «источники жизни» в Апокалипсисе? — Ипполит просит растолковать ему символику двух последних глав Апокалипсиса, где наряду с солнцем в качестве «источника жизни» упоминаются «вода жизни» и «древо жизни», которые сменят солнце в будущей жизни, когда уже «ночи не будет» и «не будут иметь нужды ни в светильнике, ни в свете солнечном …» (гл. 22, ст. 5).

С. 375. Шенапан — бездельник (франц. chenapan).

С. 377. «Слишком шумно и промышленно становится в человечестве, мало спокойствия духовного», — жалуется один удалившийся мыслитель. «Пусть, но стук телег, подвозящих хлеб голодному человечеству, может быть, лучше спокойствия духовного», — отвечает тому победительно другой, разъезжающий повсеместно мыслитель ~ Не верю я ~ что уже и было…— Отклик на спор между В. С. Печериным и А. И. Герценом в их переписке, которая была опубликована последним в «Полярной звезде» на 1861 г. (кн. 6) и вошла в главу «Pater V. Petcherine» «Былого и дум» (1867). Лебедев, высказываясь против «научного и практического» настроения человечества XIX в., становится на сторону романтического «удалившегося мыслителя» Печерина и не соглашается с Герценом, писавшим: «И чего же бояться? Неужели шума колес, подвозящих хлеб насущный толпе голодной и полуодетой?» (Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1957. Т. 11. С. 402).

С. 377. …уже был Мальтус, друг человечества.— Английский священник, буржуазный экономист Томас Роберт Мальтус (1766—1834) в работе «Опыт о законе народонаселения» (1798, 2-е изд. 1803) утверждал, что голод и нищета являются следствием чрезмерной рождаемости, так как население имеет тенденцию возрастать в геометрической прогрессии, а средства к существованию при самых благоприятных условиях, — лишь в арифметической. Считая все социальные реформы по улучшению положения бедняков обреченными на неудачу, он призывал к сокращению рождаемости. Взгляды Мальтуса критически обсуждались в кружке петрашевцев. Иронический отзыв Лебедева о Мальтусе как о «друге человечества» отражает отношение к нему самого Достоевского.

С. 387. …»Après moi le déluge»…— Это крылатое выражение неоднократно цитировалось Достоевским. Оно приписывается Людовику XV.

С. 390. Коломна — район Петербурга между Мойкой, Большой Невой, Фонтанкой и Крюковым каналом, где жили персонажи «Домика в Коломне» и «Медного всадника» Пушкина,— была и в 60—70-х годах большей частью «застроена плохо <…> и населена <…> бедняками» (Михневич Вл. Петербург весь на ладони. С. 59).

С. 391. …факт облиневанный…— Облиневать (устар.) — орамить, отбить чертою.

С. 392. …огромный тернёф, черный и лохматый.— Тернеф (устар.) (от французского названия находившегося у северо-восточных берегов Америки острова Новая земля — Terre neuve) — порода собак; то же, что и ньюфаундленд.

С. 394. …настаивал на праве Бурдовского, «моего ближнего», и мечтал, что все они вдруг растопырят руки, и примут меня в свои объятия…— Рассказывая с горькой иронией о своей неудачной попытке приобрести симпатии окружающих, Ипполит упоминает одну из основных заповедей Ветхого и Нового завета: «Люби ближнего твоего, как самого себя.» (Левит, гл. 19, ст. 18; Евангелие от Матфея, гл. 22, ст. 39; от Марка, гл. 12, ст. 31 и др.)

С. 395. …золотых империалов…— Имеются в виду чеканившиеся в России золотые монеты достоинством в 10 рублей.

С. 398. …В Шестилавочной…— Эта улица старого Петербурга (на месте части нынешней улицы Маяковского) получила свое название от находившихся на ней мелочных лавок (здесь проживал и незначительный чиновник Голядкин из «Двойника» Достоевского).

С. 404. Как Наполеон обратился к Англии!..— После поражения при Ватерлоо и вторичного отречения от престола Наполеон в 1815 г. собирался бежать в Америку, но вследствие блокады английской эскадрой порта Рошфор был вынужден вступить в переговоры со своими врагами — англичанами и был отправлен на остров Св. Елены.

С. 404—405. В Москве жил один старик, один «генерал» ~ дошло до того, что его знали по всей России и по всей Сибири…— Речь идет о Федоре Петровиче Гаазе (1780—1853), старшем враче московских тюремных больниц, который много сделал для смягчения жестоких условий содержания заключенных и переправки ссыльных, которые существовали при Николае I. Он роздал свое состояние и самоотверженной деятельностью по уходу за больными и заключенными приобрел широкую популярность у населения. О еженедельных поездках Гааза «в этап на Воробьевы горы» Достоевский вновь вспомнил в 1867 г. при чтении «Былого и дум» Герцена (см.: ч. 2, гл. 12).

С. 405. Какой-нибудь из «несчастных», убивший каких-нибудь двенадцать душ, заколовший шесть штук детей, единственно для своего удовольствия…— В «Записках из Мертвого дома» Достоевский описал подобные редкие даже среди каторжных типы (Газин). Там же впервые Достоевский употребил по отношению к ссыльным и народное название «несчастные»; свое понимание этого слова как выражения одной из «чисто русских идей» он разъяснил в «Дневнике писателя» за 1873 г.: «Нет, народ не отрицает преступления и знает, что преступник виновен. Народ знает только, что и сам он виновен вместе с каждым преступником» (XXI, 17—18). Герцен в книге «О развитии революционных идей в России» писал, что русский народ «обозначает словом несчастный каждого осужденного законом» (Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1956. Т. 7. С. 263). Выражение особенно широко вошло в литературу после поэмы Н. А. Некрасова «Несчастные» (1856).

С. 408. …les extrémités se touchent…— Это крылатое выражение принадлежит французскому ученому, философу и писателю Б. Паскалю (1623—1662).

С. 408. …мне вдруг припомнилась картина, которую я видел давеча у Рогожина…— См. выше, примеч. к с. 219—220.

С. 409. …который воскликнул: «Талифа куми», — и девица встала, «Лазарь, гряди вон», — и вышел умерший? — Евангельские предания о воскрешении дочери Иаира и Лазаря (см.: Евангелие от Марка, гл. 5, ст. 41 и Евангелие от Иоанна, гл. 11, ст. 43—44). «Талифа куми» в переводе с греческого: «Девица, тебе говорю, встань!».

С. 414. …знаменитую и классическую строфу Мильвуа…— Цитируемая Достоевским строфа принадлежит не Ш. Мильвуа (1782—1816), а другому французскому поэту Н. Жильберу (1751 —1780); взята она из его «Оды в подражание нескольким псалмам» (1780) и приводится с небольшими неточностями.

С. 423. Но берегитесь вы этих доморощенных Ласенеров наших! — Пьер Франсуа Ласенер (1800—1836), герой нашумевшего парижского уголовного процесса 1830-х годов; убийца, отличавшийся крайним тщеславием и чудовищной жестокостью; после казни Ласенера были изданы его полуапокрифические «Записки» и «Разговоры» (1836). Изложение процесса Ласенера в переводе бывшего петрашевца Р. Р. Штрандмана и с предисловием Достоевского было опубликовано в 1861 г. во «Времени» (N 2).

С. 427. Может, фельдмаршалом себя воображаете ~ только я не Наполеона, а всё австрийцев разбиваю.— А. Г. Достоевская указывает на автобиографический характер этого признания Мышкина о своих снах. «Федор Михайлович,— замечала она,— имел часто тревожные сновидения: убийства, пожары и, главным образом, кровопролитные битвы. Во сне он составлял планы сражений и почему-то особенно часто разбивал именно австрийцев (Гроссман Л. П. Семинарий по Достоевскому. С. 60).

С. 431. …я еще два года назад нарочно два романа Поль де Кока прочла, чтобы про все узнать.— Шарль Поль де Кок (1794—1871), французский романист-бытописатель, откровенно изображающий жизнь низших классов парижского общества; произведения его не лишены фривольности.

С. 434. О, не позорьте ее, не бросайте камня.— Рассказывая Аглае о Настасье Филипповне, Мышкин этими словами напоминает ей евангельское предание о том, как фарисеи и книжники приводят в храм женщину, виновную в прелюбодеянии, а Христос на вопрос о том, нужно ли ее наказать по закону Моисея, отвечает: «Кто из вас без греха, первый брось на нее камень» (Евангелие от Иоанна, гл. 8, ст. 1 — 7). Позднее этот же мотив возникает в диалоге между Мышкиным и Родомским (см. с. 580).

С. 442. Да, без сомнения, все равно, мы не масоны! — Масоны (или вольные каменщики) — члены религиозно-мистических обществ, преследующих задачи нравственного усовершенствования. Получив в России распространение в XVIII — начале XIX в., масонство в 1822 г. было запрещено Александром I. В реплике Коли Иволгина, вероятно, содержится намек на то, что в масонских ложах придавалось необычайное значение мистическим «тайнам» и конспирации.

С. 442. Контрекарировать— оспаривать (франц. contrecarrer).

С. 444. Подлинно, когда бог восхощет наказать, то прежде всего восхитит разум.— Ср. со словами городничего в «Ревизоре» Гоголя (1836): «Вот подлинно, если бог хочет наказать, так отнимает прежде разум» (д. V, явл. 8). Ср. в Ипатьевской летописи (1178): «Бог, егда захочет показнити человека, отнимет у него ум». Подобные изречения, встречающиеся у многих писателей, восходят к древнегреческим источникам (см.: Ашукин Н. С. Крылатые слова. М., 1966. С. 326— 327).

С. 447. …он тут в Пятой улице-с…— Имеется в виду Пятая Рождественская (ныне 5-я Советская) улица.

С. 452. Тихими стопами-с, вместе! — Это выражение занесено Достоевским еще в ссылке в Сибирскую тетрадь (см.: IV, 247).

С. 460. Подколесин в своем типическом виде…— Речь идет о герое комедии Н. В. Гоголя «Женитьба» (1842).

С. 460. «Tu l’as voulu, George Dandin!» — крылатое выражение, восходящее к комедии Мольера «Жорж Данден» (акт I, явл. 9).

С. 462. Эта наглость наивности ~ превосходно выставлена Гоголем в удивительном типе поручика Пирогова ~ высечь для удовлетворения оскорбленного нравственно чувства своего читателя …— Считая героя повести Гоголя «Невский проспект» (1835) величайшим «пророчеством гения», «ибо Пироговых оказалось безмерно много, так много, что и не пересечь» (см.: XXI, 124), Достоевский характеризует Ганю Иволгина как модификацию этого бессмертного гоголевского типа, а затем вкладывает в его уста почти те же слова, относя их к Ипполиту Терентьеву: «Это поручик Пирогов, это Ноздрев в трагедии…» (см. с. 472).

С. 492. …рассказ старого солдата-очевидца о пребывании французов в Москве…— Как видно из дальнейших слов генерала, статья, которую князь дал ему для прочтения, была напечатана в журнале «Русский архив». Достоевский имеет в виду, вероятно, статью «Московский Новодевичий монастырь в 1812 году. Рассказ очевидца, штатного служителя Семена Климыча» (Рус. архив. 1864. N 4. С. 416—434).

С. 493—494. … имеет дерзость уверять ~ он лишился левой своей ноги и похоронил ее на Ваганьковском кладбище, в Москве.. — В словах Лебедева, сказанных генералу Иволгину, спародирован действительный факт: по свидетельству А. Г. Достоевской, 11(23) мая 1867 г. в Дрездене они видели на холме памятник, поставленный генералу Каменскому на том месте, где ему «оторвало обе ноги» и где «эти-то самые знаменитые ноги и были похоронены <…>, а самое тело было отвезено в Петербург» (Достоевская А. Г. Дневник 1867 г. С. 75).

С. 494. Шассёр — егерь солдат особых частей пехоты или легкой кавалерии (франц. chasseur).

С. 494. «Покойся, милый прах, до радостного утра» — одна из эпитафий H. M. Карамзина (1792). Эти слова по желанию M. M. и Ф. М. Достоевских были в 1837 г. высечены на надгробном камне, установленном на могиле их матери (Достоевский А. М. Воспоминания. С. 80).

С. 494. Фальконет — старинное мелкокалиберное артиллерийское орудие, стрелявшее свинцовыми ядрами (итал. falconetto).

С. 494. …уверяет, что нога черносвитовская… ~ Но черносвитовская нога изобретена несравненно позже…— Книга петрашевца Р. А. Черносвитова (род. 1810), сосланного в 1849 г. в Кексгольмскую крепость, «Наставление к устройству искусственной ноги» вышла в Петербурге в 1855 г.

С. 495. Один из наших автобиографов начинает свою книгу ~ французские солдаты.— Имеется в виду А. И. Герцен, воспроизведший упомянутый эпизод в «Былом и думах» (ч. 1, гл. 1).

С. 496. Я знаю одно истинное убийство за часы, оно уже теперь в газетах.— См. примеч. к с. 221.

С. 497. Еще через два дня умирает камер-паж Наполеона, барон де Базанкур…— Жан Батист Базанкур (1767—1830), французский генерал, участник походов Наполеона I.

С. 498. .. недавно прочел книгу Шарраса о Ватерлооской кампании.— Жан Батист Адольф Шаррас (1810—1865) —французский либерально-буржуазный политический деятель и военный историк. Мышкин говорит об его антибонапартистской книге «Histoire de la campagne de 1815. Waterloo.» («История кампании 1815 г. Ватерлоо», 1-е изд. — 1858; 4-е изд. —1863), выражая о ней мнение самого Достоевского, который прочел книгу в 1867 г. в Бадене и хранил ее в своей библиотеке (см.: Достоевская А. Г. Дневник 1867 г. С. 214; Гроссман Л. П. Семинарий по Достоевскому. С. 60).

С. 499. …в свите обыкновенно бывали Даву, я, мамелюк Рустан…— Луи Даву (1770—1845) — маршал и военный министр Наполеона I, мамелюк Рустан (1780—1845) —его любимец и телохранитель (мамелюк или мамлюк — потомок военной династии XIII—XVI вв., владевшей Египтом и Сирией).

С. 499. Констан ~ он ездил тогда с письмом…— Речь идет о любимом камердинере Наполеона, который довольно часто упоминается в художественной и мемуарной литературе об императоре.

С. 499. Жозефина (1763—1814) — первая жена Наполеона I, с которой он развелся в 1809 г.

С. 501. …мой сын, le roi de Rome…— Своему сыну Жозефу Франсуа Шарлю (1811 —1832) Наполеон дал титул «короля Римского».

С. 501. …»знойный остров заточения»…— Цитата из стихотворения Пушкина «Наполеон» (1826 <1821>).

С. 503. «Где моя юность, где моя свежесть!» ~ Это у Гоголя в «Мертвых душах».— Генерал Иволгин неточно воспроизводит заключительные слова лирического отступления в начале шестой главы первого тома «Мертвых душ» (у Гоголя: «О моя юность! о моя свежесть!»).

С. 504. Няня, где твоя могила!— цитата из третьей части незаконченной поэмы Н. П. Огарева «Юмор» (1840—1877). У Огарева:

Няня, где твоя могила

У стены монастыря?

Эта часть поэмы была опубликована в альманахе «Полярная звезда» на 1869 г., вышедшем в ноябре 1868 г.

С. 509. … купили ему ~ «Историю» Шлоссера…— Фридрих Кристоф Шлоссер (1776—1861) — немецкий историк. Его «Всемирная история» (1844—1856) выходила в русском переводе в 1861—1869 гг.

С. 521. Читали вы, князь, про одну смерть, одного Степана Глебова… — Степан Богданович Глебов (ок. 1672—1718) был любовником жены Петра I Евдокии Лопухиной. В 1718 г. он по обвинению в заговоре против Петра был после жестоких пыток присужден к смертной казни и 16 марта 1718 г. посажен на кол Глебов умер только спустя четырнадцать часов. О подробностях гибели Глебова Достоевский узнал из шестого тома «Истории царствования Петра Великого» Н. Г. Устрялова (1859).

С. 521. … петровским Остерманом — Андрей Иванович (Генрих-Иоганн) Остерман (1686—1747) —русский государственный деятель, дипломат. Он успешно начал свою карьеру в 1703 г. В 1741 г. был приговорен Елизаветой Петровной к смертной казни, замененной ссылкой в Березов. При определенной последовательности в отстаивании начинаний Петра I Остерман, по воспоминаниям современников, отличался некоторой хитростью и двуличием.

С. 521. …не те люди были, как мы теперь, не то племя было, какое теперь…— Перифраз известных лермонтовских строк:

Да, были люди в наше время,

Не то, что нынешнее племя

(«Бородино», 1837).

С. 521. Сенситивнее — чувствительнее (от лат. sensitivus).

С. 529. Казните сердце, пощадите бороду, как сказал Томас Морус…— Великий английский гуманист, один из основоположников утопического социализма Томас Мор (1478—1535) был казнен английским королем Генрихом VIII как противник Реформации. «Взойдя на эшафот,— как рассказывалось в ярком и подробном очерке о Томасе Море и его «Утопии» в книге журнала, постоянно читавшегося братьями Ф. М. и M. M. Достоевскими в пору их юности,— Морус стал на колени и прочел псалом. Палач стал просить у него прощения. Морус обнял его, сказав: «Ты оказываешь мне величайшую услугу, какую только я мог получить от человека. Исполняя свою обязанность, отстрани только мою бороду, потому что она чиста и непорочна; она никогда не изменяла»» (Библиотека для чтения. 1887. Т. 24, отд. 3. С. 95).

С. 529. Меа culpa, mea culpa…— латинская формула покаяния во время исповеди, принятая у католиков. Выражение это часто употребляется в значении «виноват и раскаиваюсь».

С. 536. Лигатура — примесь меди или олова для придания золоту большей твердости.

С. 541. Камергер — придворное звание, в России введенное при Екатерине II для должностных лиц, ведавших какой-либо отраслью дворцового управления. Впоследствии это звание стало почетным и с 1836 г. к нему представлялись только дворяне, состоявшие на службе в государственном аппарате и имевшие чин не ниже действительного статского советника.

С. 542. …»Non possumus!» — выражение из «Деяний апостолов», принадлежащее апостолам Петру и Иоанну, которым книжники хотели запретить проповедь (гл. 4, ст. 19—20); изречение это стало традиционной формулой в папских посланиях. Она означала отказ удовлетворить требование светской власти.

С. 544. По делам их вы узнаете их — это сказано! — Имеются в виду сходные слова из Ветхого и Нового завета (см.: Книга пророка Иезекииля, гл. 14, ст. 22—23; Евангелие от Матфея, гл. 7, ст 15—16).

С. 549. … чиновника Швабрина три месяца назад от ссылки спасли? — Фамилия чиновника заимствована Достоевским из «Капитанской дочки» (1836) А. С. Пушкина; Алексей Иванович Швабрин был сослан в Белгородскую крепость за поединок.

С. 553. … услышала дикий крик «духа, сотрясшего и повергшего» несчастного.— Достоевский пользуется евангельской фразеологией из эпизода исцеления бесноватого (Евангелие от Марка, гл. 9. ст. 17—27; от Луки, гл. 9, ст. 42).

С. 560. И может быть, на мой закат печальный…— Строки из стихотворения Пушкина «Элегия» («Безумных лет угасшее веселье…», 1830).

С. 573. …помешавшийся на современном нигилизме, обнаруженном господином Тургеневым…— Имеется в виду роман Тургенева «Отцы и дети» (1862), с появлением которого современники связывали применение слова «нигилизм» для характеристики умонастроений тогдашней революционно-демократической молодежи. Достоевский высоко ценил этот роман, особенно образ, по его определению, «беспокойного и тоскующего Базарова (признак великого сердца), несмотря на весь его нигилизм» (V, 59).

С. 585. … принцессу де Роган… — Роганы — один из древнейших и знаменитых родов Франции, фамилия которых в качестве синонима благородства упоминается позднее и в «Подростке».

С. 586. Шаривари — обструкция, устраиваемая с помощью шума, грохота, свиста перед домом лица, вызвавшего общественное неудовольствие (франц. charivari).

С. 586. … он рожден Талейраном.— Шарль Морис Талейран (1754— 1838) — французский дипломат, министр иностранных дел при трех режимах. Прославился как ловкий, хитрый и коварный политик (в своей жизни он 18 раз присягал разным французским правительствам, изменяя всем им и всех обманывая).

С. 593. «Ценою жизни ночь мою!..— Цитата из поэмы Пушкина о Клеопатре, вошедшей в состав повести «Египетские ночи» (1835).

С. 595. «Утаил от премудрых и разумных и открыл младенцам…» — неточная цитата из Евангелия (слова Христа); см. Евангелие от Матфея, гл. 11, ст. 25; от Луки, гл. 10, ст. 21.

С. 599. Семеновский <Измайловский> полк — Так назывался в обиходе район Петербурга, примыкающий к Загородному проспекту (по месту расположения казарм лейб-гвардии Семеновского полка).

С. 601. … французский роман «Madame Bovary»…— Роман Г. Флобера (1821 — 1880) «Госпожа Бовари» (1857) Достоевский читал летом 1867 г. по рекомендации Тургенева (см.: Достоевская А. Г. Дневник 1867 г. С. 214) и, как известно из другого, более позднего мемуарного свидетельства, отзывался о нем чрезвычайно высоко (см.: Микулич В. Встречи с писателями. Л., 1929. С. 155).

С. 608. Я ее клеенкой накрыл ~ Это как там… в Москве? — См. об этом выше, с. 629.

Воспроизводится по изданию: Ф.М. Достоевский. Собрание сочинений в 15 томах. Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1989. Т. 6.